Желтая роза в её волосах

Жёлтое солнце в её волосах.
Утро над быстрой рекой.
И о безумных и радостных снах
Ветер поёт молодой.

Жёлтое солнце в её волосах.

Жаркий полуденный зной.
И о мечтах, что сгорели в кострах,
Ворон кричит надо мной.

Синее море, жёлтый песок.

Парус вдали – одинок.
Ветер волну победить не смог,
И загрустил, занемог.

Жёлтая роза в её волосах.

Кладбище. Звёздная ночь.
И бригантина на всех парусах
Мчится от берега прочь.

Камень коварен. Камень жесток.

И словно в страшных снах
Маленький, хрупкий, жёлтый цветок
Плачет в её волосах…

Постояли, повздыхали, помянули. Утром дальше отправились.

Через шесть суток вошли в бухту Бергена.

Красиво, ничего не скажешь. Солнце в волнах яркую радугу запускает, на берегу домишки жёлто-красные выстоялись в ровные ряды.

– Эй, Фьорд! – говорю. – Посмотри, красота-то какая!

А Фьорд совсем в другую сторону смотрит. Там, на молу пирса, девчонка стоит невысокая, а рядом с ней – два пацана-погодка белобрысых, лет по восемь-десять.

– Прощай, Андреас! – Фьорд говорит. – «Кошку» сам поставишь.

И, как был, сиганул – в полной амуниции – за борт.

Пришвартовался я кое-как. Ткнулась «Кошка» бортом в шины резиновые, прибитые к причалу, да и замерла послушно. Умная – девочка.

Да, думаю, и мне, судя по всему, пора на Родину. И девчонка своя там ждёт, Фьордовой и не хуже совсем. И киндеров – пару…

Нева – грустит…
И я грущу – за ней.
И воздухе – тоска.
Да и пребудем – с этим…
Бывает всяко
В розовом рассвете.
Бывает в Мире – Солнечных Теней…
Бывает. Почему же – Ты – грустишь?
Роняя слёзы – словно Мир закончен?
И ветер, разогнав толпу на Площади,
Вдруг, прилетел – к Тебе.
И я с ним – лишь – к Тебе!!!

– Эй, Андреас! – Фьорд издали орёт, жену обнимая, а на каждом его плече сидит по мальчишке белобрысому. – Всегда и везде! А козлы те – не пройдут никогда!

И на правое плечо своё кивает, где татуировка Че Гевары – место быть имеет.

– Конечно, не пройдут! – отвечаю, на своего Че пальцем показывая, что на левом моём плече – живёт. – Никогда!

Барселона – Синиш – Сан-Анхелино – Берген – Санкт-Петербург, 2002–2007.

Радуга над городом

(Немного карибской мистики)

За массивным столом мореного дуба, щедро залитым прокисшим красным вином, икая и раскачиваясь из стороны в сторону, горько плакал старый одноухий гоблин. Он плакал об ушедшей навсегда молодости, о былой любви, затерявшейся где-то, об удачах, обернувшихся позором, о несбывшихся мечтах и вещих снах, оказавшихся обманом…

И, словно бы вторя старику, сочувствуя и соглашаясь с ним, по просторному трактирному залу летела, как будто сама по себе, словно бы живя собственной жизнью, старинная каталонская баллада:

Былой отваги Времена
Уходят тихо прочь.
Мелеет Времени река,
И на пустые берега
Пришла Хозяйка-Ночь…

Гоблин изредка всхлипывал и – в такт песне – активно стучал оловянной кружкой по столу, разбрызгивая пролитое вино во все стороны.

Негромко и мелодично прозвенел колокольчик, узенькая входная дверь распахнулась, и в pulperia[1] вошёл новый посетитель, причём, весьма примечательной наружности.

Роста среднего, толст, широк и неповоротлив, одет в поношенный сюртук старинного фасона. Рыжая лопата – борода. На месте правого глаза – черная повязка, в левом ухе – массивная серебреная серьга, на боку – огромный тесак непонятного предназначения.

Обладатель рыжей бородищи проследовал к самому дальнему столику, за которым одиноко завтракала молодая, очень скромно одетая девушка.

Девица была премиленькая – маленький веснушчатый нос, серые огромные глаза, спрятанные за круглыми учительскими очками, темно-каштановые волосы, собранные в классический конский хвост.

Я, чисто на всякий случай, отправился в ванную комнату и срочно сунул голову под струю холодной воды.

Дело в том, уважаемые читатели и читательницы, что я – после третьей-четвертой рюмки горячительного – начинаю воспринимать действительность в несколько иллюзорном, можно даже сказать – в совершенно романтическом виде.

В чем тут дело – загадка природы. Но последняя рюмка виски была именно четвертой…