Ренненкампф в последнее время все явственнее видел, что Николай Александрович в общении с ним становится более откровенным, как бы снимая с себя «личину» которую постоянно носил — «недалекого умом» правителя. Но вот в такие часы становилось понятно, кто есть кто — император, прекрасно зная какое будущее уготовано его стране, и ему лично, в Лондоне, Париже и Вашингтоне, стал действовать совершенно иначе, исходя из интересов только одной российской державы. И добился уже немалого — страна сейчас была в куда лучшем положении, чем это было в реальной истории.
Промышленность пока не «нагревалась», военные заказы затронули примерно четверть всех частных предприятий, и эта доля не будет увеличена — ведь жизнь продолжается, и населению нужны товары широкого спроса. Все необходимое для нужд покупалось в «Новом Свете», благо золото не было бездарно профукано в покупках вооружения, по которым «винчестеры» приобретались по цене трех винтовок Мосина, а дрянные пулеметы Кольта шли по стоимости двух казенных «максимов».
Продовольствия было в избытке, «постные дни» в армии и не думали вводить. Это произошло лишь потому, что в каждом крестьянском хозяйстве оставался один-два работника. Мобилизация стала куда равномерной, и легла только на молодые, до тридцати лет, возраста, за счет отмены ряда льгот и переосвидетельствования тех, кто раньше их получил. Также не стали призывать в армию тех, кто трудился на предприятиях и заводах выполнявших военные заказы, а также рудниках и шахтах — но такие работники считались мобилизованными, и любая попытка «забастовки», а значит, преступления в условиях войны, становилась «билетом в окопы».
Да и знаменитых по книгам «земгусар» Ренненкампф не видел, так как ВПК и «зем-горы» не были созданы. Да и царское чиновничество, несмотря на пороки, трудилось куда полезнее, чем вся эта либеральная публика любителей «трескучих фраз», людей «пустого слова», а не «дела». Поступали гораздо проще — помогайте армии напрямую, без создания различных структур, что будут делать это в политических целях, стараясь «раскачать лодку» в интересах «заморских покровителей».
— Если кайзеру достанется итальянский флот, и он сформирует на корабли германские команды, Англии и Франции будет гораздо труднее удержать господство на Средиземном море. А, значит, диктовать в будущем всем народам свои условия и правила. Непримиримая борьба германии с Англией во благо России, ибо если кайзер признает наши интересы, то он будет их соблюдать — без нашей поддержки сломить Британскую империю ему не удастся. А потому я приму тайное предложение Вильгельма и встречусь с принцем Генрихом Прусским в Або. Но может быть и самим кайзером…
Тихо сказанные императором слова оглушили Павла Карловича словно ударом киянки по голове. Из истории он знал, что во время войны кайзер несколько раз предлагал тайно встретиться и урегулировать все вопросы, заключив сепаратный мир. Но император, находясь под сильным влиянием франко-англофильского окружения, не рискнул этого делать, догадываясь, что его ждет в самом скором времени, если он попытается договориться о мирном урегулировании. Но затяжка времени ни к чему хорошему не привела — монарх лишь несколько отстрочил неизбежное.
Взяв парочку минуток на раздумья, старательно прикуривая папиросу, Ренненкампф быстро просчитывал ситуацию, мысленно восхитившись нетривиальным решением проблемы.
— Вы правы, государь. Война нашей державе не нужна. Ее не поддерживает большинство народа. Взятие Константинополя дает «карт-бланш» на любые действия, а заключение скорого мира будут приветствовать. А если будут соблюдены наши интересы…
— Это не будет обсуждаться — что мы заняли, то наше навсегда, — голос царя был тверд. — Старый кайзер Франц заплатит по счетам, которых много накопилось. Но соблюдем приличия, воленс-ноленс. Во всех освобожденных славянских областях пройдут плебисциты под
— Вполне себе рабочий вариант, ваше величество — немцы взыщут с бывшего союзника, тут не может быть сомнений.
— Что касается султана, то турки могут возвратить себе Ливию или Египет. Мы возражать не будем, если им только удастся их отвоевать, в чем я сомневаюсь. Но и тогда буду преследовать только
Император словно споткнулся на мысли, не желая ее озвучивать. Потом улыбнулся и тихо произнес: