Желтая стрела

Андрей достал из кармана книжку, открыл ее на заложенной странице и начал читать вслух: «Куда они все идут? Зачем? Разве они никогда не слышат стука колес или не видят голых равнин за окнами? Им все известно про эту жизнь, но они идут дальше по коридору, из сортира в купе и из тамбура в ресторан, понемногу превращая сегодня в очередное вчера, и думают, что есть такой Бог, который их за это вознаградит или накажет. Но если они не сходят с ума, значит, все они знают какой-то секрет. Или это я знаю секрет, которого лучше не знать никому. Нечто такое, из-за чего я уже никогда в жизни не смогу вот так невинно и бессмысленно, белея глазными белками, идти себе по чуть покачивающемуся коридору и думать о том же, о чем думают они все. Но я ведь не знаю никакого секрета. Я просто вижу жизнь такой, как она есть, трезво и точно, и никогда не смогу принять этот грохочущий на стыках рельсов желтый катафалк за что-то другое. Мне нравится Индия, и поэтому сейчас я еду по Индии. А они просто сумасшедшие, пассажиры сумасшедшего поезда, и во всем, что они говорят, я слышу только стук колес. И оттого, что их много, а я почти один, не меняется ничего…»

Андрей услышал какое-то шуршание, поднял глаза и увидел, что жена Антона надевает сапоги. Антон вытирал руки измазанной в краске тряпкой.

– Извини, старик, – сказал он, – мы в театр идем. Ты прочти самую последнюю строчку. Чем там все кончается.

Андрей поколебался, открыл последнюю страницу и прочел:

«Милость беспредельна, и я точно знаю, что, когда поезд остановится, за его желтой дверью меня будет ждать белый слон, на котором я продолжу свое вечное возвращение к Неименуемому».

– Понятно, – сказал Антон. – Интересно, конечно. Только читать этого я не буду, спасибо.

– Тебе не понравилось?

– Я бы не сказал, что мне это понравилось или не понравилось, – ответил Антон. – Просто это не имеет отношения ко мне лично.

– Почему? А то, что ты рисуешь, – сказал Андрей и кивнул на расписанные банки, – это разве не то же самое на другом языке? Остановите вагон, и так далее? Или ты это не всерьез? Неискренне?

– Что значит «не всерьез, неискренне», – сказал Антон. – Детские какие-то у тебя понятия. Есть жизнь, и есть там искусство, творчество. Соц-арт там, концептуализм там. Модерн там, постмодерн там. Я их уже давно с жизнью не путаю. У меня жена, ребенок скоро будет – вот это, Андрюша, всерьез. А рисовать там можно что угодно – есть всякие там культурные игры и так далее. Так что вагоны я только на пивных банках останавливаю, опять-таки потому, что о ребенке думаю, который вот в этом настоящем вагоне будет дальше ехать. Понимаешь?

Он слегка топнул в пол и показал рукой на стену.

– Антон, – сказал Андрей, – ты ничего сейчас не слышишь?

Антон замер и прислушался.

– Нет, – сказал он, – ничего. А что я должен слышать?

– Так. Показалось.

– Пора идти, – сказала Ольга, отдергивая висящее в дверном проеме одеяло, – опоздаем.

– А на что вы идете? – спросил Андрей.

– «Бронепоезд 116-511», – ответила Ольга. – Не пугайся, там авангардное прочтение.

– Чье прочтение? – спросил Андрей.

– «Театр на верхней полке», – сказала Ольга. – У них там все коллективно и анонимно, так что, чье там прочтение, никто там не знает. По секрету могу сказать, что декорации там рисовал Антон. Хочешь с нами? Там пройти можно.

– Нет, – сказал Андрей, – я еще к Хану зайду. Давно у него не был.

– Как он там, кстати, поживает? – спросил Антон. – Нашел себя?

– Да, – сказал Андрей, – и еще много другого. Ну пока.

– Пока. Привет там всем передавай.

Taken: , 1

2

На двери в купе Хана висел непонятно откуда взявшийся календарь с котятами, который закрывал знакомую царапину. Несколько секунд Андрей не мог понять, в чем дело, потом огляделся по сторонам, убедился, что не ошибся дверью и постучал. Никто не ответил.

Андрей открыл дверь. В купе был неправдоподобный беспорядок – такой, какой возникает только при похоронах, родах и переездах. На диване Хана сидела пожилая полная женщина со следами былого безобразия на отечном лице – возраст уже благополучно эвакуировал ее из зоны действия эстетических характеристик. На полу перед ней стояло несколько чемоданов и накрытая платком корзина, источавшая густой запах колбасы. С верхней полки торчала крошечная детская ножка, обтянутая белым носком, которая чуть качалась в такт вагону.

– Здравствуйте, – сказал Андрей.

– День добрый, – ответила женщина, поднимая ничего не выражающие глаза.

– А где Хан?

– Таких тут не живет.

– Он что, переехал?

– Не знаю, – сказала она, – может, переехал, а может, умер. Мы не знаем. Мы очередники. Нас на площадь вселили. Вы у проводника спросите, он знает.

– А вещи? – спросил Андрей. – Вещи остались?

– Никаких вещей тут не было, – оживляясь, сказала женщина, – что это вы придумываете? Какие такие вещи?

– Да нет, – сказал Андрей, – вы не подумайте, что я с претензиями. Я спрашиваю просто.

– Пустой диван, – сказала женщина, – полка тоже пустая. Я чужого в жизни не возьму.

– Понятно, – сказал Андрей, повернулся и толкнул дверь вбок.

– А вы не Андрей? – спросила вдруг женщина.

– Андрей. А что?