Желтое, зеленое, голубое[Книга 1]

Потом приехала комиссия из Москвы и стала наказывать всех за то, что в новом городе осмелились арестовывать людей. Говорят, дали нагоняй и тут, и в крае, и в самой Москве. И приказали строго улучшить содержание и разобраться. Тогда отца вызвали и сказали: мол, иди, старик, домой, держать тебя негде и незачем. Георгий Николаевич, объясните ему, что это глупость, что он ни в чем не виноват, что, напротив, это было геройство, что они против хорошо вооруженных японцев сражались. А ему пришили связь с японцами. Георгий Николаевич, ну кому я могу рассказать все это, кроме вас? А конечно, с тем парнем я поссорилась из-за папы. А за все остальное я на него не обижалась!

Ната некоторое время смотрела вопросительно. Вдруг показала краешек языка.

Георгий снял варежки и, набрав снега, натер щеки.

— Вы мне все пуще нравитесь! — с оттенком превосходства сказала Ната, и чистые-чистые у нее глаза, детские.

Ему обидно за нее, и хотелось заступиться, пожалеть. Но она, сильная и крепкая, побежала как ни в чем не бывало.

На реке снова говорили об искусстве. Георгий сказал, что художник должен понимать психологию людей, чувствовать их страдания, понимать, чем живут умы, хотя он изображает, казалось бы, только внешность.

Ната подумала, что надо бы проводить Георгия домой, сдать его с рук на руки жене. Но решила — нет! Что-то не хотелось…

— У вас очень хорошая жена, я ее очень люблю, — сказала Ната у землянок, — передайте ей привет и расскажите все, что сегодня было. Я бы позвала вас пить чай к нам…

— Нет…

— Я знаю…

— До свидания! Вы сегодня были как герой! Я знаю, вы в жизни сможете сделать все, что захотите. Даже моя мама сказала, что вы редкий человек.

— Ната…

— Что?

— Я не знаю, как вам сказать. Вы не обидитесь?

— Нет, я на вас не обижусь.

— Как его зовут? Его…

— Его? Иваном.

— Мне кажется, что вы напрасно поссорились с ним. Он, наверно, теперь сам чувствует, что виноват.

— Да, он ходит как в воду опущенный.

— А может быть, вам стоит простить его, Ната?..

Георгий заметил, как Ната смутилась. Он еще не понял — почему. Ему казалось, что все это так просто и ясно. Ему хотелось помочь ей.

— Объясните ему все.

— Это что еще за толстовщина, Георгий Николаевич! — рассердилась Ната. — Ударят по щеке, подставь другую? Он же дружил со мной, он знал моего папу, разговаривал с ним, он должен был мне верить. Как хотите, а это очень обидно. Я сама иногда думаю, что, может быть, он не виноват. Но все-таки сердце не мирится, и я думать об этом не хочу. Нет…

Она пристально посмотрела прямо в глаза Георгию.

Потом сняла лыжи, взяла их на плечо.

— Пойду в свой Копай-город!

И она ушла.

— Вохминцев и Ольга ждут ребенка, — сказала Нина. Она оторвалась от книги. — Думают, как его кормить. Ольга целый день говорила, что они возьмут участок на речке и посадят там мичуринские яблоки, садовую малину… И такие простые, естественные желания повсюду у людей. Все создается, строится. Все хотят про все знать, любознательность необыкновенная, все хотят учиться. Меня в редакции все время осаждают, как непрерывный семинар по русскому языку. Вообще приходится отвечать на всевозможные вопросы наших бойцов.

А Георгию совершенно не хотелось сейчас говорить. Он уже наговорился досыта, и по-другому. Проще, но тоже интересно.

— Ната — лыжник! Ее надо на соревнования посылать, она альпинистка почти готовая. Но идти в спортивные кружки не хочет. Говорит, что парни не дают ей покоя. Мы с ней и в снег валились, и снегом мылись, терли лица, жгли костер.

Но о странном полупризнании Наты почему-то говорить не хотелось.

Он очень ясно помнил смены выражений на ее лице, ее глаза. Ната впервые показалась ему привлекательной.

ГЛАВА X

— К тебе можно? — спросил Барабашка, заглядывая в студию.

Георгий слыхал звонок, но думал, что вечерняя почта — принесли журнал.

— Черт ни знает! Как у тебя красиво! Все сам раскрасил?

— Сам.

— У тебя ночевать тут можно? Максим сказал, чтобы я к тебе зашел.

— Тут ночевать нельзя, а у меня в комнате можно.

— А почему тут нельзя?

— Тут у меня работа, как завод или фабрика. Кто же у вас на рыбозаводе ночует.

— A-а! Ну ладно. Мене маленько местечка надо, много не надо.

— Об этом не беспокойся. Вот я тебе покажу сейчас одну картину — интересно, понравится она тебе или нет. Вот смотри, это ты узнаёшь?

— Черт ни знает! — поразился Барабашка. — Это я сам?

— Да.

— У-у! Ну, ты худой художник, ведь ты неправильно меня рисовал, — сказал Барабашка, осмотрев картину как следует.

— Почему же неправильно?

— А потому, что я помню, как стоял. В санях я не так стоял, я ближе к этой стороне стоял, у меня башка крепкая, я хорошо помню. И лошадь не такая! Другая масть.

Несмотря на творческие ошибки Георгия, картина Барабашу понравилась.

— Это все-таки я! — как бы еще не веря глазам своим, сказал рыбак.

— Конечно ты.

— Ты меня рисовал?

— Ну да!

— А как ты меня видел?

— На память.

Рыбак о чем-то задумался — кажется, озаботился или пришло на ум что-то неприятное. Потом он посмотрел серьезно на Георгия, поднял брови и некоторое время как бы не решался заговорить. Наконец он спросил:

— А деньги мне за это даешь?

— За что?