Желтоглазые крокодилы

Они сидели за столом для почетных гостей. За столом Габора Минара. Когда он вошел, весь зал встал и зааплодировал. Все дурные мысли остались в прошлом. Повсюду говорили только о фильме Габора: великолепно, замечательно, чарующе, необычно. Какая мощь! Какая режиссура! Какая энергия! Женщины призывно и умоляюще тянулись к нему губами. Мужчины аплодировали, высоко поднимая руки, словно желая вырасти до уровня гения. Он шел, окруженный актерами. Неопрятный бородатый гигант, одетый в драные джинсы, кожаную куртку и мотоциклетные ботинки, в вечной своей шерстяной шапчонке. С улыбкой поклонился в знак благодарности, стянул с головы шапочку. Пригладил сальные всклокоченные волосы, широким шагом прошел через зал и уселся за стол вместе со своей свитой. Ирис с Филиппом подвинулись, давая им место. Она сидела на краешке стула, натянутая как тетива, и взгляд ее, как стрела, был направлен на Габора. В этот момент Филипп коснулся ее руки; она отдернула руку, словно ее ударило током. Габор Минар приветствовал кивком каждого из присутствующих за столом. Его взгляд упал на Ирис. Он уставился на нее, мучительно вспоминая. Несколько секунд он рылся в памяти. Ирис трепетала в ожидании. Гости удивленно переглядывались. И вдруг он воскликнул: «Irish! Irish!» Она выпрямилась, чудесная, улыбающаяся, светящаяся радостью. «Irish! You! Unbelievable! Such a long time!» [57] Ирис встала, чтобы поцеловать его. Он сжал ее в объятиях. Все смотрели на них. «Ваша жена знакома с Габором Минаром? — спросил Филиппа его сосед. — Лично знакома?» — «Да, — ответил Филипп, не сводя глаз с Ирис, чтоб ничего не упустить из этого зрелища: Ирис и Габор, воссоединенные в сияющем порыве, окруженные любопытным шепотком присутствующих. — Они вместе учились в Колумбийском университете». Все смотрели, как Габор Минар обнимает и целует Ирис Дюпен. Ирис в объятиях Габора принимала молчаливое восхищение зала с таким видом, словно она вновь обретенная жена Габора, словно справедливость наконец восстановлена, а разлуки как не бывало. О! Ее взгляд, обращенный на Габора! Филипп никогда не забудет этот взгляд. Это взгляд женщины, обретшей свою пристань, своего единственного мужчину, любовь всей ее жизни. Она не сводила с него восхищенных синих глаз, ее изящные кисти естественно и привычно легли в его руки… Он крепко прижал ее к себе.

Вдруг он обернулся к маленькой блондинке, одетой в длинную цыганскую юбку и белую маечку. Красивой и милой, хоть и слегка поблекшей; она держалась в тени гиганта и приветливо улыбалась.

— Elisa… My wife,[58] — сказал он, обнимая женщину за плечи и поворачивая к Ирис.

Элиза поклонилась, проговорила: «How are you, nice to meet you». [59] Ирис ошарашено посмотрела на нее. «Ты… ты женат?» — дрожащим голоском спросила она у гиганта. Он в ответ звучно расхохотался и ответил: «Yes and I have three kids!» [60] После чего, отставив Ирис, как откладывают ценную, но уже не столь нужную вещь, усадил жену и сел рядом с ней. Стали подходить другие знакомые. Он вскочил и принялся обнимать всех по очереди с той же радостью, с тем же душевным пылом. Хай, Джек! Хай, Терри! Хай, Роберта! Обхватывал их сильными руками, отрывал от земли, каждому человеку давая понять, что именно он для него сейчас — единственный в мире, самый нужный и важный, а потом представлял жене, которую все это время удерживал рядом. «Какая душевная щедрость! Какая сила!» — невольно восхитился Филипп. Он похож на свои фильмы: искрометный и беспечный. Он сам — как кинопроектор: выталкивает вас на свет в искреннем, могучем, благородном порыве, и потом отпускает в тень, отводя от вас светоносный взгляд. Он всей душой отдается собеседнику, но через мгновение замечает еще кого-то, и точно так же дарит себя следующему герою, оставив предыдущего прозябать в забвении.

Ирис села. За весь вечер она не проронила ни слова.

И вот сейчас в салоне первого класса самолета компании «Эр Франс» Ирис спала. Или делала вид, что спала. «Возвращение будет тяжелым», — подумал Филипп.

Джон Гудфеллоу поработал на славу. Это он отследил все передвижения Габора Минара, он уговорил его продюсера вытащить Габора в Нью-Йорк, он обеспечил его появление на этом ужине. Организовать встречу было куда как непросто. На это ушло почти два года. Три попытки сорвались: в Каннах, в Довиле и в Лос-Анджелесе. Режиссер был неуловим и непредсказуем. Он обещал, что приедет, но в последнюю минуту менял свои планы и отбывал куда-то в противоположном направлении. Джону удалось привлечь продюсера и его протеже лишь предложением о контракте с руководителем крупнейшей голливудской студии. Этого американца тоже пришлось обработать, чтобы он приехал в Нью-Йорк — собственно, гарантировав ему договор с Минаром. Две легенды были тщательнейшим образом отшлифованы и подброшены обеим сторонам при помощи посредников. До последней минуты было неизвестно, выстоит ли этот карточный домик из сплошного обмана. Птичка все равно могла упорхнуть.

На следующий день, встретив Джона в баре «Уолдорф», Филипп поздравил его:

— Good job, John! [61]