Желтые глаза

Не так-то просто путешествовать по чужой стране в обществе молодого человека. Пытаться смотреть на мир его глазами, дышать его носом, желать его кожей и членом – утомительно, все это изнуряет, и я часто спрашивал себя, как поступают учителя, чтобы поставить на место учеников, которым они читают книги и с которыми отправляются путешествовать в мир идей. Может быть, после всего, что у них было, они даже не задумываются над этим. Или относятся к этому с юмором. Или выбирают для удобства следующий прием: сурово относятся к ученикам, чтобы показать ту дистанцию, что разделяет их – дистанцию, которую я сразу же попытался сократить в случае с Луи? Ученики, учителя… В тот день я мысленно возвращался к ним. Любят ли учителя своих учеников? Ревнуют ли они их красивые и стройные тела, их любовь, их силу? Хотят ли их? Возможно. Я вспоминал молодую учительницу, преподававшую латынь в выпускном классе, уверявшую меня, что в течение урока она вынуждена несколько раз выбегать в туалет, чтобы мастурбировать там – настолько сильно ее возбуждали мальчики и особенно их взгляды, направленные на нее, ощупывавшие и изучавшие. Другой мой знакомый, поступая еще более глупо, под предлогом присмотра за половым воспитанием учеников не переставал ощупывать девочек. Третий подглядывал за ними. Четвертый приглашал их к себе и признавался, что хочет их. Но безумие или извращение, наивность или глупость, это всегда – желание, которое дает о себе знать, растущее и превозмогающее все остальное, это – царящее в теле зло, прячущееся в его жарких уголках. Оно давало о себе знать, когда, запирая на перемене дверь классного кабинета изнутри, Жюльен Боннас вставал на колени и обнюхивал стулья, на которых сидели девочки. Когда Мартина Энже выбегала в туалет с отчаянным видом. Когда старый Жос лазил носом в нижнее белье в раздевалках спортзала. Всегда и повсюду это было проявлением желания, ужасного властителя мира, захватывавшего все новых рабов.

Но страдать в рабстве ради других и себя самого? Я не хотел этого. Мы говорили с Луи. Я был удивлен прозрачным тоном его голоса. Обычно он бывал так молчалив! И в то же время я был начеку, наблюдая за любопытством мальчика, который живо интересовался зрелищем вокруг, домами, полетом цапель над болотом. Он спрашивал. Я чувствовал, что он доверяет мне. И мое чувство стыда было отнюдь не самым мелким в ряду угрызений совести и давившего на сердце груза, когда я видел, как мой сын полностью отдается спокойным мгновениям счастья. Смотреть глазами юноши – значит видеть утомительные и одновременно привлекательные пятна, которые я наблюдал в течение целого дня. Из Беердорфа мы поехали по дороге, обсаженной тополями и ивами с белой листвой, и вернулись в город на исходе дня. Я оставил машину у собора, и мы пешком бродили по кварталу, в котором уже вспыхивали огнями витрины магазинов.

III

В понедельник утром мы вернулись в Л., как раз к тому времени, когда Луи должен был идти в школу. Анна ждала нас, она принялась бесстыдно изучать взглядом обоих. Луи взял книги и ушел. Я сел в кресло в гостиной и начал лениво поглаживать бороду. Анна встала передо мной.

– Выглядишь довольным, – сказала она.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты должен был привезти его вчера вечером.

– И что?

– Ты сволочь, Александр. Я так хочу донести на тебя!

– Ты сама не делала ничего предосудительного?

– Мне все равно. Я охотно согласилась бы испортить фигуру и провести несколько месяцев в тюрьме, только чтобы ты заплатил тем же.

– А Ив Манюэль тоже сядет?

– Я тебя ненавижу, Александр. Ты грязная свинья.

Она ненавидела меня. Она ревновала. О, всеблагой Господь! Она дрожала, и чем сильнее в ней бушевал гнев, тем больше радовался я, спокойный, уверенный в себе и забавлявшийся спектаклем, который разыгрывала передо мной моя безумная супруга.

– Чем ты занимался эти два дня?

– Мы гуляли.

– По номеру?

– Спать мы возвращались в номер.

Она опять вздрогнула.

– И что?

Я узнал этот резкий голос, этот взгляд, становившийся темно-фиолетовым перед началом бури.

– В каком смысле?

Она приблизилась.

– Скажи мне, Александр. Расскажи мне все.

Она села мне на колени, прижалась ко мне, плакала у меня над ухом.

– Скажи мне все, Александр. Скажи мне.

Под юбкой у нее ничего не было.

Мы пошли в соседнюю комнату и легли на большую кровать.

Фамильярность ее желания возбудила меня и проняла, несмотря на внутреннее сопротивление. Эта скачка была приятна: Анна настаивала, умоляла, помогала мне жестами, голосом, но я был безразличен.

– Кто ты, Александр? – внезапно спросила она.

В ответ я невинно рассмеялся.

– Ты перестал мне нравиться, Александр. Я стыжусь просить тебя удовлетворить меня. Ты – чудовище, Александр…

В тот же момент ее рука прижалась к моей, погладила ее, бедра Анны сжались, потом раскрылись, ее дыхание участилось… Как хорошо я знал такую Анну, мою земную супругу!

– А Ив Манюэль? – спросил я.

– Дерьмо.

– Он делает с тобой это, твой Ив Манюэль?

– Да, сволочь, делает, и не только это.

Желтое солнце заглядывало в комнату, его свет был немного сумасшедшим.