Желтые розы для актрисы

– Я положил на этот театр всю свою сознательную и молодую жизнь, думал, знаю артистов, понимаю их, как и они меня. Ни хрена я, Иннокентий, не знаю и не понимаю. У меня на руках пьеса с готовыми конфликтами, поворотами сюжета, характерами, из нее я вытаскиваю то, что вижу в нашей жизни. А психологию преступника… раскрыть я не умею, если только про него не будет написана хорошая, умная пьеса. В жизни я… ни черта не понимаю.

– Бросьте прибедняться. И потом, чего вы так переживаете? Это всего лишь один человек, а не весь коллектив.

– Думаешь, дело в одном человеке? Это тенденция, Иннокентий. Понимаешь? Когда человек преступает черту! Это не безобидный шаг, отнюдь. Потому что преступивший вокруг себя распространяет эту тенденцию, заражает других, как вирусом, своей сатанинской идеологией, страстью к разрушению, распаду. И люди перестают быть людьми, забывают о справедливости, своем предназначении, да и верно оценивать себя перестают. Ведь это проще – стать подонком, это выгодней, это удобно… стоит убить в себе человеческую природу, которая требует совершенства, а значит, работы над собой. Проиходит обратная работа – на деструкцию. Мне не удалось сохранить дух театра, каким он был раньше. Я слишком деликатничал, а преступившие деликатность трактуют как слабость. Когда человек не понимает, что он враг себе, сразу надо пресекать его попытки сделать всех такими же, а я этого не делал… и проиграл.

Иннокентий слушал его лишь потому, что уважал, но переживания главрежа были далеки от задач, которые стояли перед ним. Он решил, что пауза позволяет ему уйти, встал и двинул к двери, повернул ключ… Геннадий Петрович в это время бросил ему в спину:

– Только током. Если говорить об убийстве в театре… Или ядом. Остальные способы он уже перепробовал.

Яд предусмотрели, а ток… Иннокентий соображал, где и когда можно убить Сашу током, перебирая все места, которые видел в театре. По трансляции шел спектакль, он подходил к концу:

Саша. Я могла бы поклясться, что это почерк Бабингтона.

Октавий. Не уговаривайте себя, ваше величество, ведь это ваш смертный приговор!

Саша. А может быть, это мое спасение и смертный приговор ей?.. Господи! Такой документ жалко сжигать…

– Фонтан!!! – заорал Иннокентий и вылетел из кабинета пулей.

Бежал, жутко топая, наверняка топот слышен в зале, но ему нужно успеть на сцену до того, как Саша начнет умываться. В картинах заточения Марии Стюарт стоит фигурная стена, а внизу этой стены сделан небольшой фонтан. Он сделан и черного пластикового корыта, с внешней стороны отделанного якобы камнем. Эта конструкция закреплена железной арматурой в форме трубок с внешней стороны, трубки загнуты над бассейном, а их концы опускаются в воду. Вода налита почти до краев, Иннокентий, бывало, сам носил ведрами воду, из этой воды торчит «бокал» с плоской чашей, из которой постоянно льется вода назад в бассейн. Осветители выставляют специальный свет, который попадает на воду и она красиво светится. Еще придумали систему зеркал: когда Саша садится на выступ рядом с фонтаном и смотрит в воду, на нее попадают отражающиеся лучи – эффект просто волшебный. И вот сейчас, перед тем, как подписать письмо, ставшее причиной ее казни, Саша должна в пылу волнения плескать себе в лицо водой и свой текст говорить! Именно в этот момент ее можно убить током.

Влетев на сцену, Иннокентий кинулся к актерам-мужчинам:

– Мне нужно на сцену! Плащ!.. Мантию! Дайте!..

Он хватал каждого и трогал плащи, но не подходили они. Не выходить же ему в коротком плаще и джинсах! Иннокентий понимал: сорвать спектакль не имеет права – это он усвоил железно, хоть и недолго проработал в театре. Нашелся длинный плащ, его снял с себя актер, игравший одну из второстепенных ролей. Иннокентий быстро накинул его, завязал под горлом тесемки… Кто-то, ничего не понимая в этой суете (но раз надо – так надо), напялил на его голову пышный берет. Иннокентий успел сказать:

– Позовите осветителя, под сценой пусть посмотрит…

И смело ринулся на сцену… У Саши вытянулось лицо, округлились глаза, она с трудом вымолвила:

– Это еще кто?..

– Я ваш охранник, ваше величество! – отрапортовал Иннокентий, щелкнув каблуками.