Желтый

Где-то далеко, за рекой, за Дунаем – Дунаем? Большая река – это же здесь Дунай?[13] – полыхало электрическое ультрамариновое зарево, возможно, то самое синее пламя, которым все должно в итоге сгореть; вот же дрянь, и до Восточной Европы уже добралась эта нелепая мода на отвратительный синий свет, – думала Ванна-Белл.

Синий свет действовал ей на нервы; в похмелье ей все действовало на нервы, а похмелье было почти всегда, но этот тяжелый холодный, поглощающий остальные цвета оттенок синего вообще никаких сил нет терпеть. Поймать бы того, кто его придумал, заглянуть в глаза, задать вопрос: «За что ты так ненавидишь людей?» – а потом внимательно слушать, что ответит. Что-то очень страшное о нас должен знать этот долбаный демиург. Может быть, после его объяснений наконец-то так сильно захочется умереть, что жить снова станет весело и легко.

Стояла на набережной, курила, разглядывала прохожих. Думала: мужики здесь какие-то некрасивые, не люблю этот тип. А бабы вполне ничего, особенно молодые – просто потому что они молодые. Тупые бессмысленные козы, но такие юные. И худые. Все моложе меня. Я сдохну, а они еще будут жить; это нечестно! Лучше бы наоборот. Надо взять себя в руки и похудеть, худоба – залог долголетия и легкой, мгновенной смерти. Чем больше жира, тем трудней будет умирать – лежи, терпи, пока смерть доберется до сердца через все эти слои.

Ванна-Белл невольно представила себя на месте смерти, пробивающейся к сердцу жертвы сквозь серое рыхлое сало, и едва сдержала рвотный позыв. Все-таки быть человеком не столько больно, сколько тошно. Молодым хорошо, пока ты молод, хотя бы от себя не тошнит.

Гриззи осторожно коснулся ее плеча: «Ты в порядке?»

Вот интересно, что такие как ты называют «порядком»? Если адово похмелье, то да, я прям очень окей, – мысленно огрызнулась Ванна-Белл, но вслух ничего не сказала, не с кем тут разговаривать, Гриззи – не человек, он – функция, просто охранник, такой специальный полезный никчемный дебил, приставленный к другой никчемной дебилке, чтобы не напилась раньше времени, чтобы смогла отработать сраные деньги, уже заплаченные одними ублюдками другим ублюдкам за невыносимое, страшное счастье услышать голоса ангелов, которые зачем-то иногда поют из меня. Разумная предосторожность, сама бы к себе охрану приставила, пусть бы всегда следили, чтобы не бухала и не жрала, но все равно противно и унизительно ходить под конвоем. И уж точно не о чем с ним говорить.

Не надо было сюда ехать, – устало думала Ванна-Белл. – Никуда ездить не надо, хватит, наездилась, всех денег не заработаешь, а петь, если что, можно дома: на балконе, на крыше, в баре Русланы, в стеклянном ларьке с кебабами, дядя Фарух ужасно обрадуется, он всегда просит: «Ваночка, спой». А круче всего – на ближайшей автозаправке, прийти туда в пеньюаре, поставить шляпу для мелочи, нет, лучше корсет для мелочи, и тогда все деньги мира точно мои. А нет, и черт с ними. Чем меньше денег, тем меньше жрачки куплю. Хватит с меня этих сраных разъездов, чужих городов, вонючих клубов, налитых пивом олигофренов в первых рядах и главной олигофренки, жирной потной усталой суки на сцене, хватит с меня меня! Жила-была девочка, пела песенки, любила денежки, приехала в сраный Белград, нажралась там сраной вонючей ракии, сама виновата. Во всем, абсолютно во всем виновата сама.

Если прямо сейчас не выпью, тупо не доживу до концерта, – подумала Ванна-Белл. – Что-то другое вместо меня до него доживет, и я совсем не уверена, что готова иметь с этим дело. Пьяная я, по крайней мере, знакомое зло.

Обняла Гриззи, буквально повисла на нем, прижалась невесомым горячим дрожащим телом к его рыхлому животу, промурлыкала в самое ухо, касаясь губами мочки:

– Я у тебя сейчас совсем кончусь, сладкий. Мне надо выпить. Купи мне пива. Просто пива, ничего крепкого, от крепкого сразу стошнит. Буквально одну бутылку светлого, больше не надо, сама не стану, даже не уговаривай, только одну бутылку пива, вот прямо сейчас, миленький, а?

Гриззи был неумолим; ну то есть, как неумолим, на бутылку «Короны» она его все-таки раскрутила, твердо пообещав, что добавит в пиво лимон; почему-то этот сраный лимон всех всегда успокаивает, как будто если с лимоном, то уже и не алкоголь, а типа горячий чай от простуды, святое дело, как отказать. Потом уговорила его попробовать местное, черничное и еще какое-то копченое – редкость же, настоящее сербское пиво, с какой-то ебанистической деревенской пивоварни в адовых заебенистых ебенях. Ты когда-нибудь пил адское пиво из сербского деревенского ада? Вот и я нет. Завтра с утра улетаем, так что если прямо сейчас не попробуем, будем потом локти кусать.