Желтый Кром

Фигура в белом муслине нетерпеливо склонилась к мистеру Скоугану. Тот вздохнул.

—Ну что ж, — сказал он, — если вы настаиваете, пусть так. Но если случится что-то неожиданное, вините только свое любопытство. Итак, слушайте. — Он поднял острый, с ногтем, похожим на коготь, указательный палец. — Вот что говорит судьба. В следующее воскресенье, в шесть часов вечера, вы будете сидеть на втором перелазе той тропинки, что ведет от церкви к нижней дороге. В этот момент там появится человек, мужчина. — Мистер Скоуган снова посмотрел на ее руку, словно для того, чтобы освежить в памяти детали этой сцены. — Мужчина, — повторил он, — невысокого роста, с острым носом, нельзя сказать, чтобы красивый, и не совсем молодой, но интересный. — Это слово он произнес медленно и с присвистом. — Он спросит вас: «Не можете ли вы показать мне дорогу в рай?» И вы ответите: «Да, могу» — и пойдете с ним к ореховой рощице.

Он замолчал.

— Это действительно правда? — спросил белый муслин.

Колдунья только пожала плечами.

—Я просто говорю вам, что прочитала в линиях вашей руки. С вас шесть пенсов. Да, сдача у меня найдется. Спасибо. До свидания.

Дэнис спрыгнул со скамейки. Кое-как привязанный к шесту, вяло повис британский флажок в безветренном воздухе. «Если бы я так умел», — подумал он, относя скамейку назад к чайной палатке.

За длинным столом, наливая из чайника чай в толстые белые чашки, сидела Анна. Перед ней на столе лежала аккуратная стопка отпечатанных листков. Дэнис взял один и посмотрел на него с нежностью. Это были его стихи. Их отпечатали в пятистах экземплярах, и листки четвертного формата выглядели очень приятно.

— Много продали? — спросил он небрежно.

Анна недовольно склонила голову набок.

—К сожалению, пока только три. Но я даю экземпляр бесплатно каждому, кто выпьет чаю больше, чем на шиллинг. Так что в любом случае тираж расходится.

Дэнис не ответил, но медленно пошел из палатки. Он смотрел на лист, который держал в руках, и на ходу, смакуя, читал про себя напечатанные на нем строчки:

Качели, карусели, гири,
Азартный треск в стрелковом тире,
Американских горок визг,
Летящий мимо цели диск,
С пыхтящей трубкой «тетка Салли», —
Вы тоже кольца здесь бросали?
Кто это праздником назвал?
Чья маска каждый карнавал
Картонным носом непомерным
Тянулась к розам парфюмерным
Венецианских круглых щек?
Без маски кто б смеяться смог
Так вольно, как теперь смеется! —
Когда слона-канатоходца
Свирепый Гальба выводил,
По проволоке зверь ходил,
А в цирке бой гремел кровавый,
Иным казавшийся забавой:
Герои насмерть здесь дрались,
И чернь кричала: «Веселись,
Рабы империи бесправной,
Где жизнь мрачней тюрьмы бесславной!»
Прославим праздник! Кто из вас
За жизнь свою хотя бы раз
Отведал подлинной свободы?
Кроваво-красные разводы
На русском расцвели снегу,
Совсем как розы на лугу,
Сквозь лед и стужу прорастая,
И лепестки летели, тая,
Нетронутый окрасив снег.
И умирали... Человек
Разбил отжившие оковы,
Порядок смел средневековый,
Обычай, веру и закон
Преобразил, очистил он:
Растаял паром на морозе
Порок, и снег, подобно розе,
Кровавым запылал огнем. —
Прославим праздник! Петь начнем
Под древом подлинной свободы!

В тени волшебной хороводы
Всю ночь води, Картонный Нос,
И песни пой, смеясь до слез!
«Свободны, счастливы...»

Но эхо
Доносит только отзвук смеха,
«Свободны, счастливы...» Увы,
Невесело смеетесь вы
На вашей ярмарке... «Свободны!»
Смешок фальшивый, безысходный,
С веселым распростился днем. —
Прославим праздник, петь начнем![33]