Желтый Кром

— Жаль, — сказал мистер Скоуган. — Мне, например, хотя я ни в малейшей степени не разбираюсь в живописи, всегда особенно нравится кубизм. Мне нравится смотреть на картины, из которых начисто изгнана природа, которые являются исключительно продуктом человеческого ума. От этих картин я получаю такое же удовольствие, какое приносят красивое логическое доказательство, изящное решение математической задачи или достижение инженерной мысли. Природа — или что-то, что напоминает о ней, — меня угнетает. Она слишком необъятна, слишком сложна и, самое главное, совершенно бессмысленна и непостижима. Я чувствую себя легко, когда имею дело с произведениями человеческого ума: если я только захочу по-настоящему, то смогу понять все, что сотворено руками или умом человека. Именно поэтому я всегда езжу на метро, а не на автобусе, если только это возможно. Потому что из окна автобуса даже в Лондоне нельзя не видеть некоторые Божьи творения — небо, например, иногда дерево, цветы в ящиках под окнами. В метро же вы не видите ничего, кроме того, что создано человеком — железо с заклепками, принявшее геометрические формы, прямые линии бетона, узорчатые плоскости кафельной плитки. Все — человеческое, все — произведение доброго и ясного ума. Все философии и все религии — что они такое, как не туннели, проложенные сквозь Вселенную. По этим узким туннелям, где во всем узнаешь дело рук и разума человека, передвигаешься с удобством и безопасностью, забывая, что повсюду вокруг — под ними, над ними — простирается темная масса земли, бесконечная и неисследованная. Да, я всегда за метро и кубизм. За идеи — упорядоченные, ясные, простые и хорошо проработанные. И избавьте меня от природы, от всего, что слишком крупно по человеческим меркам, что слишком сложно и непонятно. У меня не хватает духу, а главное, времени, блуждать в этом лабиринте.

Пока мистер Скоуган произносил свою речь, Дэнис прошел в дальний конец прямоугольного помещения, где в низком кресле сидела Анна — все в той же свободной, изящной позе.

—Так что? — спросил он, глядя на нее почти свирепо. О чем он спрашивал? Дэнис и сам едва ли знал это. Анна взглянула на него и вместо ответа повторила, но уже другим, веселым тоном:

— Так что?

Дэнису, по крайней мере сейчас, нечего было больше сказать. В углу, за креслом, в котором сидела Анна, стояло два или три холста, повернутых к стене. Он вытащил их и стал разглядывать.

—Можно и мне посмотреть? — спросила Анна.

Он поставил картины в ряд у стены. Анне пришлось повернуться, чтобы увидеть их, — большой холст с изображением человека, упавшего с коня, натюрморт и небольшой пейзаж. Положив руки на спинку кресла, Дэнис склонился над Анной. За мольбертом в другом углу мистер Скоуган продолжал без умолку говорить. Долгое время они смотрели на картины молча — вернее, Анна смотрела на картины, а Дэнис большей частью смотрел на Анну.

—Мне нравятся человек и конь. А вам? — сказала она, наконец взглянув на него с вопросительной улыбкой.

Дэнис кивнул и потом странным, сдавленным голосом, словно ему стоило огромных усилий произнести каждое слово, сказал:

— Я люблю вас.

Анне приходилось слышать эту фразу множество раз, и в большинстве случаев она слушала ее с полным спокойствием. Но сейчас — может быть, потому, что слова эти были произнесены столь неожиданно, может быть, по какой-то другой причине — они вызвали в ней некоторое непонятное волнение.

— Мой бедный Дэнис, — сумела она сказать со смехом. Но при этом покраснела.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Был полдень. Спустившись из своей комнаты, где он предпринимал безуспешные попытки написать что-нибудь ни о чем, Дэнис обнаружил, что гостиная пуста. Он уже собирался выйти в сад, когда взгляд его упал на знакомый, но загадочный предмет — большой красный блокнот, который он так часто видел в руках у Дженни, тихо и сосредоточенно царапавшей в нем что-то. Она оставила его на диване у окна. Искушение было велико. Он взял блокнот и сдернул резинку, предусмотрительно натянутую на него и не дававшую его открыть.

«Посторонним смотреть запрещается», — большими буквами было написано на обложке. Он поднял брови. Похоже на то, что писали в латинской грамматике, когда он учился еще в подготовительной школе.

Ворон черен, черен грач,

Но еще чернее тот,

Кто эту книгу без спроса возьмет.

Так по-детски, подумал он, улыбнулся про себя и открыл блокнот. То, что он там увидел, заставило его вздрогнуть, словно от удара.