Желтый лик(Очерки одинокого странника)

Ночью, когда в темноте смешивался тяжелый храп стариков и животных, Янь-Джо прислушивался к тихому шепоту жены. Среди любовных супружеских ласк она жаловалась ему на тяжелую жизнь, на тоску, рассказывала о приставаньях свекра, что не раз он заставлял ее спать с ним на кане, на месте старухи… Утомленный ходьбой и жаркими ласками жены, Янь-Джо в полудреме прислушивался к тихому шепоту, чувствовал возле себя родственную теплоту ее тела и неясно представлял себе, о чем она говорит. Ему все мерещились убегающие рисовые поля, черные землянки поселян, разрушенные деревянные гробы и каменные могилы, обросшие зеленоватым мхом и чахлым терновником. В утомленном мозгу мелькали полунагие заказчицы, красивые и безобразные, и неотступно преследовал его образ молодой европеянки, виденной им когда-то, хрупкой и нежной, с золотым крестиком на черной цепочке меж недоразвившимися острыми девичьими грудями, похожими на нетронутые восковые цветочки слив ранней весною…

Еще ему чудился монотонный стрекот швейных машин, он чувствовал угарную теплоту утюгов, и думалось ему, что хорошо было бы, если бы, лежа на большом портняжьем столе в мастерской, по ночам он ощущал бы возле себя, как сейчас, теплое упругое тело жены, ее тихий шепот, ее усыпляющие, утоляющие ласки…

Весь следующий день он проводил в заботах по хозяйству, помогал отцу в поле, притаскивал запасы хвороста из лесу, выполнял накопленные за месячное отсутствие работы. Молодая Сю ходила за ним по пятам, добросовестно помогала ему, довольно мурлыкала себе под нос любовные песенки. По временам, когда они оставались наедине, она просилась к нему в город, жаловалась на жестокое обращение свекрови, на пристающего свекра. Янь-Джо молча слушал ее. Он сердито думал, что если здесь делит с ним жену собственный отец, то там, в мастерской, ее будут делить с ним все подмастерья… Он вспомнил свою хозяйку — толстую Ю-Лин, неизменно вступающую в связь с каждым новым подмастерьем, и хрупкую Чао-ли, о которой идут слухи, что она уж не одного ребенка бросила в мутные воды Су-чжоусского канала… Уж чем товарищам пользоваться, да еще посмеиваться над ник, пусть лучше отец родной пользуется…

Но Сю он не говорил об этом и хмуро отмалчивался. Ему приятно было чувствовать ее ухаживанье, он с удовольствием воспринимал ее родственную ласку, со скрытым умилением следил за ее сильными, упругими движениями. Зато к вечеру, когда отец опять заговорил с ним об увеличении платы за содержание жены, Янь-Джо с хитростью горожанина заявил, что возьмет ее с собой в город. Старик, не ожидавший такого оборота, сразу онемел. Янь-Джо с возрастающей злобой наблюдал за отцом, в душе посмеивался над ним и вместе с тем почувствовал отвращение к родному дому. Ему уж успела надоесть деревня, курная землянка, близкое соседство животных, жадный брюзжащий отец, голый череп матери и жаркие ласки жены. Он тосковал по подземному гулу трамваев, по грохоту и реву автомобилей, по мастерской и товарищам. Ему недоставало звонкого хохота и пикантных шуточек хрупкой Чао-Ли…

Янь-Джо всю ночь не спал, чувствуя жаждущие неутолимые ласки жены. Вдалеке на деревне шептались ночные тени, с воем носились блуждающие души и красные черти в поисках добычи, угрюмо ворчали деревенские псы, сонно брыкались животные за оградой и изредка, не дождавшись рассвета, по ошибке закричит молодой петушок.

Так вот он каков, родной дом!..

Голубой рассвет заглядывал сквозь щели и незаделанные дыры хибарки. Янь-Джо смотрел на померкшее позеленевшее лицо Сю, на разметавшиеся во сне тонкие руки и ноги ее, и теплая жалость подступила к сердцу. Ему очень хотелось увезти ее с собою в город, манивший его, как блудница ночью, но он знал, что это невозможно.

Всегда, возвращаясь в город, в последний раз прощаясь с родителями и женой, ему бывало жаль истраченных денег на поездку, прогульных дней. Он мысленно решал реже ездить домой. Но наступало новолуние и вновь, с возрастающей силой, его тянуло к маленькой Сю, такой покорной и ласковой, так доверчиво разметавшейся во сне, в его объятиях…

Светало. На улице за стеною зычно голосил бравый петух и вместе с ним запели будничную трудовую песенку крестьянин и крестьянка, отправившиеся с грузными корзинами овощей в ближайший городок:

— Хе-а-хо… Хе-а-хо… Хе-а-хо…

У городской стены

Белый тупик с черными иероглифами во всю стену. Темные, загнутые кверху, острые углы серой крыши неясно выступают в сине-голубом рассвете, кажутся издали контурами таинственного замка. Тихо и прохладно. Глухо-монотонно бубнят невидимые молитвенные барабаны и часто вздрагивает гонг, протяжно и жалобно, как бессильное жужжание пчел над осенним ульем.