Желтый лик. Очерки одинокого странника

Эти циничные разговоры и вольные шутки Чао-Ли еще сильнее раздражали Янь-Джо. Ему все больше становилась противна работа. Он с тоской считал минуты перерыва; у него все падало из рук. Одна за другой являлись заказчицы, бесстыдные, вульгарно-крикливые и требовательные, — жены и содержанки мелких служащих, девицы из баров и домов терпимости. Раздеваясь для примерки, они оставались в несвежем белье, потные, с острым опьяняющим запахом дешевых духов и рисовой пудры, слегка заглушавшим специфический запах неопрятного женского тела… Янь-Джо сосредоточенно примеривал платья, отстегивал и застегивал корсеты, лифы, чертил мелком на тонком шелку, прикрывавшем обнаженное тело, дрожащими пальцами всовывал в материалы булавки и все время мелькали перед его глазами оголенные бюсты женщин, красивые и безобразные, необычайно полные, нормальные и худые, с выступающими на груди острыми костями, пестрели ажурные чулки повыше колен, яркие подвязки, нижние юбки, панталоны, а то и совсем голое тело, туманно мерцавшее сквозь прозрачную батистовую рубашку…

И хоть постоянная близость к оголенным женщинам отчасти притупляла остроту эротического чувства, но в такие дни, когда тоска по маленькой Сю достигала своего высшего напряжения, Янь-Джо стоило больших усилий, чтобы под маской холодного равнодушия к женщинам чужой расы скрывать свои чувственные переживания…

Но как бы там ни было, его странности обычно заканчивались тем, что он отправлялся на пару дней в родную деревню.

Это был нелегкий путь. Он выезжал из Шанхая в переполненном китайцами вагоне. Часа через три езды, на маленькой станции, он пересаживался на барку и томительно долго плыл по зловонному каналу среди рисовых болотистых полей. Затем приходилось долго идти пешком, пока среди могильных курганов и запущенных гробов в топкой ложбине не замаячат вдали черные слепые хибарки родной деревни.

Его приход всегда радостно переживал тощий серый песик со стоячей, выщипленной на спине скомканной шерстью и остро торчащими ребрами. Второе лицо, приветствовавшее его, была старуха-мать в несменяемых узких теплых штанах и полудюжине коротких курточек со свисающими клочьями пакли из дыр и совершенно лысым черепом. Отец и жена, обычно работавшие вместе на огороде, догадывались по оживленному лаю дворняжки о его приходе и тащились к нему навстречу. Янь-Джо вежливо отвешивал старику поклоны, задавал церемонные вопросы о его драгоценном здоровье и безмолвно передавал кланявшейся жене узелок с провизией и городскими лакомствами. Отец недружелюбно косился на сына, сердито двигал серыми, свисающими под подбородок длинными усами, потягивал свою тоненькую трубку. Он был еще не очень стар и рядом с лысой старухой-женой выглядел совсем молодцом.

Односельчане, проходя по улочке, вежливо раскланивались с ним, останавливались расспрашивать про родных и знакомых в городе. Между тем, молодая подносила чай свекру и мужу в маленьких глиняных чашечках, прикрытых блюдцами, выкладывала городские лакомства и деликатесы. Старик звучно хлебал чай, причмокивая языком, долго жевал сухие лепешки и ковриги слабыми старческими зубами и ворчал на сына. Он жаловался, что пяти долларов в месяц, получаемых за содержание снохи, недостаточно, плаксиво брюзжал, что на старости ему приходится самому обрабатывать участок в то время, когда другие старики на деревне мирно почивают в отдыхе под заботой сыновей.

Обрадованная молодая Сю, оживленная и раскрасневшаяся, проворно услуживала мужу и свекру, грациозная и ловкая в неуклюжей деревенской одежде. Ее радость еще больше раздражала старика. Шамкая редкими зубами вкусные городские яства, он жаловался сыну на сноху, на ее леность и непослушность и, главное, что она ест очень много и отлынивает от работ по хозяйству…

Эти жалобы Янь-Джо слышал тысячи раз, знал их наизусть, но был внимателен к отцу, вежливо слушал его нудные речи, изредка извиняясь и оправдываясь. И все время с нетерпением ждал, когда старику, наконец, наскучит говорить и он отправится спать на кане[22] в углу, где уж ждала его старуха…

И тут же с интересом приглядывался к молодой жене, каждый раз такой новой и привлекательной, проворно шмыгавшей босиком по земляному полу хибарки, устраивавшей на ночь отгороженных у дверей животных и птиц: осла, свиней, кур и петухов.