Желтый металл

Рассматривая свои длинные, сужающиеся к концам пальцы в пучках черных волос, Бродкин размышлял о некоторых, по его мнению, намечающихся тенденциях советской жизни. Разрешается собственность... Бродкин, конечно, хорошо понимал разницу между собственностью личной, которая допущена, и собственностью частной. Можно иметь дом и дачу и даже вторую дачу, скажем, в Сочи, Сухуми, купить автомобиль, нанять шофера. Это не частная собственность, она не дает дохода, хотя не возбраняется продавать свои фрукты, овощи, те же куриные яйца. Но, быть может, советская власть сделает еще маленький шажок и разрешит чуть-чуть и частную собственность? Бродкин допускал, что власть вдруг да и «образумится».

И так, и так, и так — жить стоило для будущего, а не для прошлого — в смысле его невозможного возвращения. Ах, проклятая печень!..

4

Действительно, Миша Мейлинсон зашел вечерком с визитом и передать привет от мамы — «длинноносой Рики», как ее звали у Бродкиных.

«Подрастает славный мальчик», — подумала Марья Яковлевна. После нынешнего свидания с Трузенгельдом у нее появились насчет Миши Мейлинсона так называемые игривые мысли. Говорят, что небезопасно, глупо указывать женщине на своего возможного соперника.

Желторотый молодой человек, уже напускавший на себя воображаемую «взрослость», никак не подозревал, что эта «толстенная бабища», как он и его приятели непочтительно именовали мадам Бродкину, могла бы иметь на его счет кое-какие намерения.

Тем временем Марья Яковлевна кокетливо щурила глазки, шутила со свежим мальчишкой, интересовалась его «сердечными делами». Про себя же она как бы примеривала Мишу Мейлинсона, примеривала на роль, подозревать о которой неопытный юнец никак не мог. Кончилось тем, что Бродкина отказалась от мальчика по совокупности ряда соображений, в числе которых был и риск огласки. Марья Яковлевна никак не желала разрыва с Трузенгельдом. Боясь обидеть своего возлюбленного, Бродкина была ослеплена самомнением, что свойственно многим, а ей особенно. Иначе говоря, выражаясь коммерческими терминами, она завышала цену своей пленительности и забывала о значении капитала своего мужа.

К вечеру Владимир Борисович почувствовал себя лучше и вышел к семье в столовую. Не показывая вида, он поразвлекался «выкручиваниями» своей жены перед желторотым Мейлинсоном, приходившимся каким-то троюродным братом Михаилу Трузенгельду. А потом пришла пора для дела. Бродкин отвел юношу к себе в кабинет и стал расспрашивать о московской жизни:

— Как дела с ученьем? Учись, я учился мало: работал. А у тебя есть возможность. А как жизнь вообще? За девочками бегаешь? Правильно, не теряй времени. Я с шестнадцати лет никому проходу не давал. Слышно, Рика Моисеевна купила-таки квартиру?

— Да, мы купили у владельцев хорошую комнату. За Рижским вокзалом, пятнадцать метров, с отдельным ходом, кладовой. В общем треть владения, — деловито объяснил Миша Мейлинсон. — И три минуты ходьбы от троллейбуса.

— За сколько?

— За десять.

— Мгм... — согласился Бродкин. «Десять тысяч? Расскажите моей бабушке!» Но мальчишка не должен быть в курсе таких дел, и Бродкин не собирался смеяться вслух.

Мишина мать, дочь старого Мейлинсона, была замужем за своим двоюродным братом, тоже Мейлинсоном. Перед войной они жили на западе, в Гомеле. Муж Рики был убит на фронте в сорок втором году. «Тогда Мише было восемь лет, теперь ему восемнадцать» — подсчитал Бродкин и продолжал расспрашивать:

— А ничего нет оттуда?

Молодой человек понял вопрос. Он привык к тому, что словами «оттуда» и «там» обозначали ветвь Мейлинсонов, эмигрировавшую в 1920 году и ныне преуспевающую в одной южноамериканской республике. Несмотря на давность, связь с родственниками не прерывалась.

Южноамериканский Мейлинсон приходился младшим братом старому котловскому Мейлинсону. Следовательно, его дети были двоюродными братьями и сестрами Рики Мейлинсон, а Миша — его внучатным племянником.

Преуспевающий Мейлинсон-младший! Умный человек успел ликвидировать дела, не считаясь с убытками от быстрой ликвидации, не то что старший, и вложил капитал в доллары, а не в дурацкие «займы Свободы». В Южную Америку Давид Мейлинсон проехал через Харбин и вскоре, прибыв с деньгами, «заимел» свое дело.

— Оттуда? — переспросил Миша Мейлинсон, понизив голос.

— Говори, не шепоти, — ободрил его Бродкин. — Ты, благодарение богу, не в коммунальной квартире.

— Не знаю, — рассказывал Миша. — Вы знаете, мама в последние годы боится переписываться. Недавно она куда-то ходила и рассказывала, что оттуда было письмо. Но домой его не приносила. Там все здоровы, дела идут хорошо. И Гриша (это был внук Мейлинсона-младшего и троюродный брат Миши) уже женился на американке. Он старше меня на два года. Он, — Миша Мейлинсон завистливо вздохнул, — американский гражданин!

— А когда это было, письмо? — спросил Бродкин.

Юноша подумал соображая:

— Незадолго до того, как мы оформили нашу комнату.

Бродкин, узнав все, что мог узнать, перестал задавать вопросы и заговорил о другом: