Желтый металл. Девять этюдов

Это единственные «отдельные предметы». Деревьев и пней нет, нет и оврагов. Нет высоток, отчетливо выписывающихся горизонталями на тактических картах в те или иные фигуры, которые для пользы службы именуются на ученьях, маневрах и в бою — Круглая, Ступня, Длинная. Иль, когда и богатое воображение не в силах увидеть образ, просто Безымянная, отметка в метрах такая-то…

В забайкальских степях горизонталям вообще делать нечего. А ветрам — раздолье. Здесь край, подлинно уготованный природой для ветров и ими беспрестанно посещаемый. Тихие дни и тихие часы редки. Сила ветра легко доходит до ураганной: слишком велика разница в температурах воздуха приполярья и субтропиков, а преград, вытянутых в широтном направлении, не хватает.

Край пустой, но шумный, очень шумный. Но только от ветра. Встречаясь с человеком, ветер гремит завихряясь. Используя как мембрану каждую складку одежды, шапку, самую раковину уха, воздух воет на все голоса. Врываясь в ствол винтовки, он ноет и гудит так заунывно, так противно, что солдат прячет срез ствола. Телеграфные столбы с проволоками, превратившись в оркестр, разыгрывают до тоски дикие мелодии.

Сейчас характер границы изменился, хотя ветер и остался. А до сорок пятого года положение было весьма и весьма неспокойное. Рядом сидела, под картонной фирмой марионеточного Маньчжоу-Го, хищнейшая японская военщина, самурайски готовая на любую провокацию, на любую гнусность. Гадючье гнездо, насаженное на ось Берлин — Токио, и очень активное…

Летом мало дождей, зимой почти нет снега. Здешняя зима долгая, но совсем не похожая на нашу русскую, с ее тихими днями, с инеем на деревьях и кустах, с мягким толстым снегом. Здесь поземка дочиста сметает и тот льдисто-жесткий, остро-сухой, как толченое стекло, снег, которым иной раз скупо и нехотя разродится забайкальское небо.

В тридцатиградусные морозы смерзшаяся степная почва, натираемая ветром, точно наждачной бумагой, пылит и пылит. Мало сказать — пылит, земля вздымается пыльными бурями. Это куда похуже, чем оренбургские бураны, описанные Пушкиным и Аксаковым.

Граница на замке. Пограничник, будь бдителен!..

2

Конь? Не конь — лошаденка. Тяжелая, большая голова на короткой сухой шее, спина длинная, седлистая. Брюхо вислое, сенное. Короткие и толстые ноги кажутся еще короче от густой шерсти. Шерсть так длинна, что ветер ею играет, как перьями на куриной спине. Хвост не длинный и не пышный, на ветру просвечивает репица. Свесив голову, отставив заднюю ногу, лошаденка дремлет под седлом.

Поверх шинели солдат укутан в пахучий овчинный тулуп. На голове малахай из собачьего меха. Между малахаем и тулупом видны нос и глаза. Наклонить голову — и останутся одни глаза. Товарищи поднимают эту тушу, усаживают в ленчик, вставляют ноги в стремена. Повод дают не в левую руку, а наматывают на левый рукав тулупа. Автомат — под правый рукав. Пистолет и гранаты уже раньше были надеты на шинель.

Готово! Пошел!..

Тридцать градусов ниже нуля. И не великое белое безмолвие сибирских или клондайкских лесов, а вой пыльного урагана. Круп лошаденки с отнесенным ветром в сторону хвостом и бесформенным грузом вместо всадника еще виден минуту-другую. Вот они превратились в тень, исчезли. Это патруль на границе. Такие объезды совершаются по всей границе. Время, маршрут, расстояние — военная тайна. Присяга…

Солдат знает, куда едет, до какого места, когда обязан вернуться. Он помнит все, что он должен совершить при всех возможных обстоятельствах несения службы.

В случае надобности он выскочит из тулупа и малахая, как шершень из норы. Огненный шершень! Но без служебной надобности солдат не должен слезать с коня или бросать тулуп. В тулупе он не влезет на коня без посторонней помощи. Если же сядет в седло в одной шинели, то окоченеет до смерти и не сможет выполнять свои обязанности. А пешком в тулупе не дойдет до поста.

Так служат на забайкальской границе.

Каждый солдат прочерчивает штрих, известный ему. Все вместе солдаты всех застав прочерчивают сетку в пространстве и во времени, рассчитанную на то, чтобы быть преградой достаточной плотности. Сеть известна офицерам, это военная тайна.

Служба солдата — Иванова, Петрова, Сидорова — тяжела и скучна. Всегда одно и то же место, которое он должен изучить и изучил лучше, чем собственную ладонь. Всегда одни и те же движения, которые он должен усвоить и успел усвоить так, что выполняет автоматически. Одни и те же товарищи, и распорядок дней, похожих один на другой, как винтовочные патроны.

Наряд — учеба. Учеба — наряд.

Читают те же газеты, что и все, лишь позже на несколько дней. Те же книги. Лица обычные, мимика скупая.

Нет ничего, пригодного для объектива киноаппарата. Нет коней, гарцующих под всадниками, нет скачек и картинных наездников. Нет гонок в поэтичных зеленых долинах среди горных цепей в пленительных дымках безбрежных далей. Совершенно нет победных жестов, встреч с полосатыми тиграми и красавцев фазанов, которые поднимаются из цветущих трав.

Пыль летом, пыль зимой.

Весна коротка и немногим радостнее осени.

Служба…