Желтый смех

Вокруг трупов уже бродили любители падали. Солнце, светившее невыносимо, осушило кровь на ранах, покрыв их черным лаком, который местами уже потрескался. Траурная церемония была закончена в полчаса, а я еще долго оставался там, до вечера, сидел, обхватив голову руками, уперевшись локтями в колени. С наступлением сумерек, утрата друга показалась мне непоправимой, и тотчас эгоистическое чувство одиночества вызвало у меня слезы. Прежде чем собрать свои инструменты, я всхлипнул раз семь или восемь, и по пути домой я принужден был часто вытирать пальцами глаза.

***

Посаженный против входной двери, Принц Гамлет изрыгал мрачным голосом жалобы и проклятия. Этот отъявленный ампутированный идиот считал себя вправе делать меня ответственным за все несчастья, которые его постигали. Когда он узнал, что я убил Жоржа Мерри, он покатился на пол, визжа, как одержимый.

Я никак не ожидал ничего подобного от такого типа, казалось бы, созданного природой специально для того, чтобы выказывать благодарность во всех случаях жизни, при всех обстоятельствах, во всякий час дня и ночи. Я должен был положить ему в рот кусок хлеба, напоить его и затем взять на руки, как кормилица младенца. Хоть не было свидетелей, которые могли бы вдоволь посмеяться над нами, это животное делало меня смешным в моих собственных глазах.

И, несмотря на этот гнет, я не мог решиться покинуть несчастного, во-первых, из чувства человеколюбия, а во-вторых, — из эгоизма. Все же, несмотря ни на что, это было подобие человека, я мог с ним поговорить и, при случае, побраниться.

У меня была такая боязнь одиночества, что иногда я даже ласкал его и играл с ним в «Занзибар» — его любимую игру. Он брал игральные кости прямо в рот и выплевывал их на стол. Это было отвратительно, но практично, и затем, то ли еще мне пришлось видеть.

После смерти Мушабёфа я возненавидел и нашу хижину, и пещеру, где он жил вместе со мной. Мной овладела бесконечная усталость. Я пролеживал целые часы и дни, вытянувшись на спине, слушая, как, сидя рядом со мной, Принц Гамлет насвистывает военные марши. Иногда он подражал дрозду, соловью, меланхоличной жабе, которая пытается прочистить свою глотку, чтобы удостовериться, не закупорена ли она.

Вместо того, чтобы толстеть от этого праздного образа жизни, я невероятно худел, так как, очевидно, вмещал в себе всю желчь всех чертей.

Принц Гамлет же, наоборот, расцветал с каждым днем самым наглым образом; его щеки, некогда с синеватым отливом, окрасились в свежий, розовый тон — совсем как у молодой молочницы.

Иной раз, после трапезы, его физиономия, пунцовая, как ягодицы новорожденного младенца, расплывалась в блаженном самодовольстве. В такие дни я с редким наслаждением дал бы ему пощечину, например, но, будучи одарен некоторой долей критического ума, я благоразумно успокаивался, несколько изменяя своп чувства в лучшую сторону.

Так спокойно прошло жаркое и влажное лето, в течение которого я был в полной прострации. Осень внесла нотку меланхолии в мое и без того крайне безрадостное настроение. Деревья обнажились, вечера стали длиннее; меня вдруг охватило необычайное желание бежать отсюда, бежать без оглядки, в поиски за каким-нибудь приключением, в надежде встретить где-нибудь в лесу мужчин и женщин, тоже бежавших от Желтого Смеха.

Встреча с Принцем Гамлетом, с Жоржем Мерри и молодой девушкой укрепляла во мне эту надежду. В одну из бессонных ночей я решил отправиться утром же, оставив калеку на произвол судьбы.

Мысль эта, понятно, была не очень благородна, но во всяком случае соблазнительнее, нежели перспектива пребывания в обществе человека-обрубка.

Утром я сделал все приготовления: взял некоторое количество провизии, револьвер, ружье, патроны.

Принц Гамлет спал еще, но шум моих шагов разбудил его, он открыл глаза, посмотрел на меня, усмехаясь — и с этого момента я был в его власти.

— Итак, покидают ненужный обрубок? — сказал он с горечью, — бегут потихоньку! Свинья! Я всегда знал, что ты свинья… Жорж этого не сделал бы…

Я стоял, не зная, что ответить, потрясенный, как ребенок, засунувший палец в варенье и на месте преступления пойманный матерью.

— Пить! — приказал Принц Гамлет.

Я послушался его машинально; он пил жадно, хлюпая губами.

— А! Сударь меня покидает, — начал он с новыми силами… — Сударь может похвастаться — он отменный негодяй!

— Довольно, Принц Гамлет. К сожалению, я не могу сказать всего, что думаю о вас, сейчас не время. Мы уходим отсюда, и я беру вас о собой.

— А зачем же уходить отсюда? — завизжало это несносное создание. — Мне и здесь неплохо, я вовсе не желаю таскаться по этим зарослям. Вот еще выдумка! Честное слово, вас хватил солнечный удар! Куда же вы хотите идти?

Я не ответил ему, и, пока он возился в своей корзине, служившей ему постелью, я отыскивал что-нибудь подходящее, что могло бы служить для переноски Принца за спиной, чтобы мои руки оставались свободны.