Желтый тайфун

— У меня нет времени их принять. Скажите им, что я уезжаю сейчас на полигон, ведь через полчаса начнется вечерняя стрельба. Идите!

Но фейерверкер не шелохнулся, замер в дверях, смущенно теребя пальцами кант галифе. Гренобль посмотрел на него удивленно:

— В чем дело, Даниэль? Почему вы не идете?

— Извините меня, мосье капитан, — ответил фейерверкер, стараясь не встречаться с капитаном взглядом. — Но это невозможно!

— Что невозможно?

— Не принять этих язычников, капитан.

Гренобль чуть привстал с кресла:

— Даниэль, вы с ума сошли? Вы меня учите! Идите и скажите им…

— Мосье капитан, — робко перебил его фейерверкер: — но, ведь, они твердят одно: не уйдем, пока не увидим мандарина с тремя нашивками. Так называют вас эти дикари. И осмелюсь доложить, они чем-то очень возбуждены!

Крашеная бровь капитана дрогнула, но он ответил спокойно, как кидают окурок:.

— Хорошо! Пустите их. — И, помолчав, добавил — А пока я буду с ними говорить, вы постойте за дверью.

Фейерверкер, облегченно вздохнув, выскользнул из кабинета, и тотчас же, вслед за его уходом, в узкие двери робко втиснулись четыре накэ. Это были комбоджийцы, чуть ленивые, неторопливые в движениях и бесстрастные, как изваяния их богов. Один из них, — старик с лицом, сморщенным как печеное яблоко, и весь сведенный ревматизмом, — видимо, возглавлял депутацию; двое других были помоложе. Четвертый же был юноша, почти мальчик. Он непринужденно грыз банан и шарил по кабинету взглядом глаз пытливых и смелых. Все четверо были одеты лишь в сампо — пестрые и короткие набедренные плащи, — головы их были обвязаны платками, грязными, но старательно сложенными. Они столпились у дверей в позах почтительных, но не лишенных достоинства и даже какой-то сосредоточенной важности.

Капитан, делая вид, что он не замечает вошедших, склонился над каким-то чертежом. Поэтому накэ могли видеть лишь его макушку, уже намыленную сединой и начинающую лысеть. Но, когда капитан поднял голову, они увидели лицо европейца, огрубевшее и кирпично-красное от загара. Какая-то неопределенность, расплывчатость всех черт лица и почти полное отсутствие подбородка говорили о безволии, бесхарактерности этого человека. А низкий лоб и глубоко ушедшие под него глаза не сулили добра. У таких людей, когда ими верховодят низменные страсти, нередко безволие переходит в тупое, животное упрямство.

— Здравствуйте, мои друзья, — деланно мягко процедил капитан, откидываясь на спинку.

— Пусть боги благословят тебя, справедливый господин. И пусть дни твои будут так же бесконечны, как дни слона, — ответил за всех на приветствие старик.

Капитан соединил брови над переносьем:

— Что вам нужно от меня? Как вы посмели оторвать меня от дела? Вы знаете, что за такую дерзкую настойчивость вас следовало бы отдубасить по пяткам бамбуковыми палками?

Старик чуть выдвинулся вперед и, перебирая оловянное ожерелье на голой груди, заговорил по-французски, подолгу подбирая слова, с певучими интонациями своего племени:

— Мы это знаем, господин. Не даром, — невесело улыбнулся он, — наша пословица говорит: «Везде, где есть накэ, боги вырастили бамбук». Но пусть господин не сердится на своих рабов.

Мы отрываем господина от дела. Но у нас нет больше сил терпеть.

Капитан, приподняв одну ногу, пропустил руку под колено и, выражая всей своей позой безразличие и небрежность, бросил лениво вопрос:

— Да в чем же дело? Оставьте свои церемонии. Яснее и короче!

— Зачем ты спрашиваешь, господин? Ведь ты уже знаешь, в чем дело. Каждое лето твои солдаты разоряют нас. Они крадут для своих лошадей рис с наших полей. При выездах на учебную стрельбу солдаты из озорства везут пушки прямо по посевам мака. Это несчастное соседство с вашим полигоном скоро сделает нас совсем нищими. Ведь каждое лето — убытки, пусть господин сам подумает.

Капитан нагнул вперед голову, как петух, нацелившийся на червяка:

— Ну, а чего же вы хотите от меня?

— Мы надоели господину своими просьбами, но мы опять и опять, в сотый раз будем просить одного и того же — возмещения убытков. И господин должен согласиться, что это не дерзость со стороны бедных накэ, а только законная просьба.

Гренобль покрутил задумчиво в воздухе карандашом. И вдруг стянутые напряженно губы его распустились в улыбке:

— Хорошо, я согласен!

Глаза крестьян блеснули скрытой радостью.

— Да, я согласен. Идите в канцелярию, там каждому из вас уплатят по франку.

Старик растерянно зажевал губами и, наконец собравшись с духом, прохрипел:

— Но, господин…

— Что такое? Вы недовольны? — удивился Гренобль.

Юноша шагнул вперед, отстранив старика:

— Погоди, отец, я буду говорить. Ты, господин, издеваешься над нами! Разве мы едим не тот же рис, что и ты? Разве мы не хотим есть, как и ты? Почему же мы должны умирать с голоду? Твои воины перепортили и разворовали у нашей деревни рису на тысячу золотых франков, а ты нам предлагаешь четыре несчастных франка. Разве мы нищие? Мало того, на прошлой неделе в наш общественный загон упала бомба и разорвала в клочья семьдесят свиней да столько же переранила. Это тоже четыре франка, господин?

Гренобль насмешливо пожал плечами: