Желтый том

Вместо гоминида или примата запихнули меня в какую-то примитивную зверушку в юрском периоде. Мозг с горошину, вокруг динозавры бегают, птеродактили каркают. Сижу на ветке, трясусь от страха, чтобы не съели. Спасибо хоть млекопитающее, а не яйцекладущее.

Пришлось выкручиваться. Клыки начал отращивать, мозг потихоньку увеличил, а там стайное поведение внедрил. Как здорово мы закидывали тиранозавра шишками! Эта зверюга так забавно материлась, лапками передними размахивала, а достать на дереве не могла…

Выдернули меня из командировки и выговор влепили. Мол, поручали мне эволюцию приматов, а я вывел цивилизацию саблезубых енотовых. Так я фэнтези пишу, отвечаю, а не биопанк. Скажите спасибо, что не сумчатые эльфы получились.

Тень старого врага

Удивительная штука сказки. Почти в каждой, если хорошенько поискать, можно найти древние символы и знаки. В кажущейся нам сейчас глупости и бессмыслице, наверняка скрыт смысл, значимый для наших далеких предков. Вот например “Репка”. Казалось бы, ничего особенного. Но если взглянуть чуть пристальней, можно найти кое-что интересное. “Репка” имела сугубо практический смысл: рассказать маленьким детям о большой семье. Первым брался за репку глава, патриарх. А затем звал на помощь по очереди всех членов семьи. Всех детей, внуков, невесток, зятьев и прочих родственников в порядке старшинства. А последним помогал вытащить злобный овощ ребенок, тот кому сказку рассказывали. Так и заучивались родственные связи и старшинство. Но речь сегодня не о корнеплоде, а о страшных героях сказок.

Детей пугали разными существами. Лешими, домовыми, упырями и вурдалаками. Бесчисленная нечисть только и ждала, чтобы откусить кусочек от человека. Но отдельно от них стоит Бабайка. Персонаж появляется во многих местах, где славяне соприкасаются с тюрками. Север Казахстана, Сибирь - там он просто страшный дед, “бабай”, уносящий или наказывающий непослушных детей. Но особая фактура у него в южных регионах. Здесь он не просто старик: он безрукий, хромой или даже безногий, иногда немой и очень уродливый. Он злое существо, но наказывающее только за проступки. Может отобрать и унести одежду, игрушки и даже еду. И самое страшное - забирает детей неведомо куда.

Но если поскрести это страшилище, отмыть от прошедших веков, то мы получим очень конкретного деда. И зовут его Бабай-Ага. Он сборщик дани времен турецкого владычества. Он собирает налог, наказывает за провинности, отбирает всё самое дорогое. Бабай страшен, и частенько калека - ведь он дослужившийся до старости воин, с уродливыми шрамами и увечьями. И детей он действительно забирает! Ведь для войска янычар нужны мальчики. Да и девочки для невольничьих рынков тоже сойдут. Очень страшный человек! И пугают им, потому что есть чего бояться.

Пройдут столетья, и ужасный Бабай-Ага превратиться в “бабайку”. И матери рассказывающие “сказку о серой бабайке” уже не будут помнить, чем он страшен. Но тень этого старого врага будет еще долгие годы пугать детей.

И он такой не один, враг превратившийся в плохого персонажа. Больше всего их сохранилось в былинах. Половецкий хан Тугоркан обратился в злого богатыря Тугарина Змеевича. Ханы Золотой орды сливаются в Калин-царя, осаждающего Киев. А хазарские набеги остаются в памяти как Жидовин - противник Ильи Муромца. Хан Кончак, устраивающий набеги на Русь, называется в “Слове о полку Игореве” поганым кощеем, и прячется в сказках в образе злого чародея. И все степняки разом кривятся ухмылками в виде голов Чуда-Юда. Отрастают новыми головами, жгут города огнем, пока не срубит их все Иван-крестьянский сын.

Кто знает, может и наши враги и “партнеры” остануться через века только персонажами сказок. И будут пугать детей каким нибудь злым подкроватным “Пиндосиком”, страшным “Ыгылом” и бородатым “Алькуедом”.

Дикая тварь из дикого леса

— Я, — говорит она, — дикая тварь из дикого леса.

Выходит из тьмы и садится у моего очага. Щурится на огонь и в её узких зрачках отражается пламя.

— Даже не думай, — говорит она, — гладить меня или хуже того, чесать меня за ухом. Я дикая тварь из дикого леса, а не твоя игрушка.

Не отвечая, прячу улыбку в усах. Завариваю чай из полевых трав и пододвигаю к ней чашку. Она злится, шипит, шепчет:

— Думаешь, я буду пить из твоих рук? Впрочем, ты отойди, а я попробую, не отраву ли мне налил.

День за днём она приходит из дикого леса. Садится в кресло с ногами, всё так же щурится на огонь. Пьёт мой чай и качает головой, смахивая чёлку набок.

— Вот так, — говорит она, — чеши мой живот. Да, и ещё по спинке! Но только не думай, что если я позволяю это тебе, то я стала ручной. Я дикая тварь из дикого леса, прихожу когда хочу и когда хочу ухожу. А ты продолжай чесать, нежнее и ниже.