Желтый цветок (др. пер.)

— Все бессмертны, старик. Заметьте, доказать этого не мог никто, это выпало на мою долю, и где? В девяносто пятом. Небольшой сбой в механизме, сдвиг во времени, одновременное воплощение вместо последовательного. Люк должен был родиться после моей смерти, а он вместо этого… Не говоря уже о невероятной случайности — встрече в автобусе. Я вам, кажется, уже сказал, что доводы мне были ни к чему, я сразу же обрел полную уверенность. Так, и никак иначе. Но потом пришли сомненья — ведь в таких случаях человек либо обзывает себя психом, либо принимает успокоительное. Но тут же, наряду с сомненьями, разрушая их одно за другим, — доказательства, что ошибки нет, что нет причин для сомнений. Вот сейчас я вам скажу то, что больше всего смешит этих дурней, когда мне случается им об этом рассказывать. Люк не только был моим повтореньем, но он должен был стать таким, как я, как этот неудачник, что беседует с вами. Довольно было посмотреть, как он играет, как падает, всегда неудачно — то нога подвернется, то ключица сместится, как все его чувства читаются у него на лице, как он краснеет, едва его о чем-нибудь спросят. А мать — полная противоположность, ведь женщинам так нравится рассказывать самые невероятные вещи о детях, и она, хоть мальчик и рядом, и сгорает со стыда, рассказывала про первые зубы, про рисунки, когда ему было восемь, про болезни… Добрая женщина, конечно, ни о чем не подозревала, отчим играл со мной в шахматы, я был как бы членом семьи, даже давал им в долг деньги перебиться до конца месяца. Без всякого труда я узнал все о Люке: достаточно было вставлять вопросы в разговор на интересовавшие их темы — ревматизм отчима, козни консьержки, политика. Так между «шах королю» и размышлениями о ценах на мясо я узнал все подробности о детстве Люка, и доказательство стало неоспоримым. Но послушайте меня, пока мы ждем еще вина. Люк был мной, мной ребенком, но не точной копией. Скорее, схожим воплощением, понимаете? В семь лет, например, я вывихнул себе запястье, он — ключицу, в девять лет мы оба перенесли соответственно корь и скарлатину, к тому же, старик, вмешался еще и прогресс: я проболел корью две недели, а Люка вылечили за несколько дней — достижения медицины и все такое прочее. Все шло аналогично, поэтому — вот вам пример на эту тему — вполне могло случиться, что булочник на углу — новое воплощение Наполеона, он этого не знает, потому что порядок не был нарушен, потому что на него никогда не снизойдет откровенье в автобусе, но если бы каким-нибудь образом ему удалось обнаружить истину, он бы понял, что шел и идет тем же путем, что и Наполеон, что его скачок от мойщика посуды к хозяину процветающей булочной на Монмартре — то же самое, что прыжок с Корсики на престол Франции, и что, порывшись в событиях своей жизни, он бы постепенно обнаружил ситуации, соответствующие Египетской кампании, Консульству и Аустерлицу; и он даже понял бы, что через несколько лет обязательно что-то случится с его булочной и он кончит свои дни на острове Святая Елена, то есть в комнатушке на шестом этаже, тоже побежденным, тоже окруженным водами одиночества, тоже гордящимся своей булочной, этим своим орлиным взлетом. Ну что, улавливаете?

Я улавливал, но возразил, сказав, что в детстве мы все в определенном возрасте болеем обычными для этих лет болезнями и что почти все мы, играя в футбол, что-нибудь себе ломаем.

— Знаю, но ведь я вам сказал только о явных совпаденьях. Но то, что Люк внешне похож на меня, особого значенья вообще не имело, хотя при встрече в автобусе, конечно, и имело. По-настоящему важны были лишь отдельные эпизоды, и это как раз трудно объяснить, потому что в них сказывается характер, смутные воспоминанья, преданья детских лет. В те времена — я хочу сказать, когда я был как Люк, — у меня начался трудный период жизни: сперва очень длительная болезнь, потом, как раз когда я пошел на поправку, я играл с ребятами в футбол и сломал руку, а едва выбравшись из этого, влюбился в сестру соученика и страдал, как страдают, когда нет сил взглянуть в глаза девочке, а она насмехается над тобой. Люк тоже заболел, а едва он стал поправляться, его повели в цирк, где, спускаясь по ступенькам, он поскользнулся и вывихнул лодыжку. Вскоре мать увидела как-то вечером, что он плачет, сидя у окна, и в руках у него голубой платочек, чужой платок.

Поскольку надобно же в этой жизни противоречить, я сказал, что детская влюбленность — неизбежное приложение к синякам и плевритам. Но я не возражал, что история с самолетом — это совсем другое, дело. История с заводным самолетом, который он принес мальчику на день рождения.