Жемчуг северных рек<br />(Рассказы и повесть)

Тишка поднялся из-за кустов.

— Ты чего тут безобразничаешь? — сердито закричал он.

Мария испуганно ойкнула, но разглядела в кустах ребят и успокоилась.

— Что это вы тут делаете, полежаевские мужички? — спросила она притворно-ласково.

Серёжка благоразумно отступил на несколько шагов за ельник.

Тишка же не унимался:

— А ну как скотина напорется на твоё стекло? — деловито осведомлялся он.

— Ну, Тишка, ты и сердитый. Только ругаешься. Вот подожди, принесёшь молоко, так я тебе жирность занижу!

— Я мамке скажу. Не занизишь!

Мария совсем развеселилась. Как полоумная.

Ребята юркнули в кусты и напролом попёрли на николинскую дорогу, только бы разминуться с Марией, уйти от её острых насмешек.

Так на насмешки же и пришли.

Славка собрал всю свою ораву и издевался:

— Ну как, трусохвостики? Не зарезал никто? А я уж хотел шубу вывернуть наизнанку да к вам прийти. Маслозаводских склянок перепугались!

Тишка потупил взгляд.

Ну, Славочка, ну, погоди… Чтоб ты ещё раз Тишку чем-нибудь испугал, чтобы на пустяке провёл — да ни в жизнь! Тишка теперь тебе уж не переполошник! Хочешь, сегодня ночью на Межаков хутор отправится, туда, где на прошлой неделе волки овцу задрали?

Тишка вслух своего решения не высказал: зачем раньше времени языком болтать? Но смелость-то уже распирала его, и он торжествующе посмотрел на брата.

Сережкина премия

Все началось с прошлого лета. А бабушка Ульяна утверждает — раньше. Говорит, Серёжка тогда ещё в школу не ходил, совсем маленький был. Убежит на конюшню и всё вокруг лошадей лазит, пока его не прогонят. Потом собачонку раздобыл где-то, с ней возился.

— Ну, а дояром-то с прошлого лета стал! — смеялась мать.

— Дояром с прошлого, когда во второй класс перевели, — соглашалась с ней бабушка и подытоживала: — Ну вот видишь, за год велосипед заработал.

Серёжка боялся на велосипед и дышать. Поставил его у крыльца к стене, а сам отходил то к черёмухе, то к воротам и всё любовался на него издали. Вишнёвого цвета, отсвечивающий в закатном солнце никелированными ободами и спицами, с круто изгибающимся рулём, велосипед был и вправду хорош.

— Вот, Серёженька, работай, не лепись, так всегда будешь в почёте, — поучала бабушка и тоже не отрывала от велосипеда глаз.

…Она, узнав, что внука будут премировать, оставила сегодня все дела по хозяйству и заявилась в битком набитый колхозниками клуб, в котором не помнила, когда в последний раз и была. Сидела, жарко стискивая Серёжкину руку, и, дождавшись, когда председатель колхоза назвал фамилию внука, вытолкнула Серёжку к сцене. Серёжка был весь в поту, не слышал председательских поздравлений и изо всего зала видел одну лишь бабушку, которая хлопала в ладоши и улыбалась.

Из боковой комнаты выкатили к Серёжке на сцену новенький велосипед, и бабушка, не удержавшись, ринулась к внуку на помощь.

— Да ты-то, Ульяна, куда? — осаживали её женщины.

— Ну-ко, как это куда? — удивлялась бабушка. — Ведь ему в такой тесноте одному этакую махину и не протащить.

— Ну и пущай постоит на сцене. Не по головам же поедете.

Бабушка настойчиво отмахивалась от советчиков. А ведь и в самом деле, куда в толкотне сунешься? Надо переждать, пока председатель не вручит все премии и пока люди не высыплют на улицу.

Бабушка отодвинула велосипед к стене, а сама встала у руля, как в почётном карауле.

— Фуражку на неё наденьте, фуражку! — сквозь хохот подсказал кто-то из зала. — Вот и будет вылитый часовой.

Но председатель колхоза строго оборвал шутника:

— Если б у нас все бабушки были такими, как Ульяна Семёновна, мы б не испытывали голода на людей, молодёжь не оставляла б деревню… Спасибо вам, Ульяна Семёновна, за воспитание внука.

Бабушке захлопали, она смутилась больше Серёжки:

— Да мне-то за что?.. Он сам себя воспитал…

После торжества люди вывалились на улицу, и бабушка, взгромоздив велосипед на плечо, шатко спустилась по лестнице.

— Ну, веди свою премию! — сказала она, выпрямляя скособоченное плечо.

Но ребята обступили Серёжку со всех сторон, и у всех одна просьба:

— Дай прокатиться…

Бабушка прикрикнула на попрошаек:

— Сами заработайте — и катайтесь! — оттеснила опешившего Серёжку от руля и повела велосипед сама.

Серёжка побежал за ней сзади, как козлёнок.

— Жадина-говядина! — затянул кто-то писклявым голосом, Серёжка не мог и разобрать кто.

Бабушка оглянулась, погрозила пальцем:

— Ой, Тишка, хоть ты и изменил голос, а я ведь сразу тебя узнала!

Тишка-переполошник юркнул в гомонливую толпу ребят, будто его и не было.

Бабушка грозила ему пальцем и выговаривала:

— А не ты ли, Тишка, больше всех насмехался, что Серёжа за немужское дело взялся? Не ты ли его доярочкой обзывал?

Тишка отмалчивался.

— Да вижу, вижу тебя, нечего прятаться, — продолжала бабушка. — Дразниться — так первый, а теперь в товарищи насылаешься.

— Да я и дразниться не первый, — выбрался из толпы смущённый Тишка. Рубаха у него выехала из-под штанов, а он и не замечал этого. Ну, не зря же его прозвали переполошником. В панику ударится, так всё на свете забудет и делается будто слепой.

— Ну, а какой, раз не первый? — не унималась бабушка.