Жемчуг северных рек

А по правде, дак второй только… Сначала не я обзывался, а потом уж я.

— Ох ты, «не я-a», — сказала бабушка, опрокинула велосипед на землю и пошла за крапивой, — зато ты самый надоедливый был…

Тишка мгновенно разгадал её замысел, осушил рукавом под носом, невежливо показал Серёжке язык и припустил к дому.

Бабушка пригрозила:

— Ну, прохвост, пого-о-ди! Заявишься к нам… — И уже для всех говорила: — Всякий труд уважителен. Ни над какой работой смеяться нельзя.

Серёжка по её голосу понял, что у неё на Тишку нет никакого зла, что она ради шутки устроила этот розыгрыш и что у неё сегодня расхорошее настроение. Да и в самом деле, за что на Тишку сердиться? Тишка маленький, бестолковый, осенью только в первый класс пойдёт. А дразнился он без всякого умысла. Другие ребята засмеялись, и он подхватил, как попугай. Теперь вот, после премии-то, никто и словом не попрекнёт Серёжку. А раньше Серёжка сам себя и то стыдился. Ну-ка, не позор ли, за женское дело взялся — коров доить. Будто мужской работы в деревне нет — около машин крутиться или топором на стройке стучать. Серёжку же к лошадям да коровам тянуло.

Нет, не зря бабушку председатель благодарил. Велосипедом не Серёжку надо было премировать, а её. Только какая бабушке от велосипеда услада? Серёжке бы и отдала его всё равно.

А началось-то с неё всё…

Прошлым летом Серёжкину маму увезли в район на совещание передовиков сельского хозяйства. Доить коров вместо неё занарядилась бабушка. Серёжка за ней и увязался.

Бабушка сначала будто и не замечала его. А потом уж, когда поле прошли и по лаве перебрались через реку на другой берег и когда вот уж она, ферма, взберись на взгорок да заходи, бабушка Ульяна оглянулась и всплеснула руками:

— Ой, а ты-то куда?.. Нет, Серёжа, пока не стемнело, поворачивай домой.

— Ага, поворачивай, какая умная! — не согласился Серёжка. — А дома-то ещё темнее будет.

— Дак ты у меня не в кормушках же ночевать станешь. Я ведь долго пообряжаюсь.

— Долго, зато без долгу, — по-взрослому отшутился Серёжка, не отставая от бабушки.

Уж он-то знал, что бабушка Ульяна поворчит, поворчит да сама же и возьмёт его за руку. Не первый раз.

— Серёжа, ты ведь маленький, — не сдавалась бабушка. — Руки надсадишь. Ну-ко, легко ли коров-то доить!

У него тогда ещё и в мыслях не было — под корову садиться, — а она уж вела разговор такой, будто он каждый день только то и делает, что на дойку бегает. Сама же, выходит, и натолкнула его на мысль.

Серёжка сначала не решался попросить у неё подойник. А натаскал в кормушки травы, сменил у коров подстилку, и вроде бы делать стало нечего. А бабушке ещё оставалось доить пять коров.

— Бабушка, давай помогу, — предложил неуверенно.

А она как должное приняла, не заметила даже его растерянности.

— Ты, Серёжа, под Ульку-то не садись: Улька тугомолокая, не продоишь её… А вот Красотка у меня хороша… У этой к вымени не успеваешь притрагиваться, молоко само струйкой бежит.

Бабушка подставила к боку коровы скамейку, подала Серёжке ведро:

— Ну, садись.

Ведро было широкое, меж колен умещалось с трудом. С ним, с пустым-то, мука сидеть, а полное не удержать ни за что. Верхний срез подойника доставал Серёжке до подбородка — и вымени из-за ведра не видать, хоть на ощупь работай.

— Ну, доярочка-то у нас какая! — засмеялись во дворе женщины.

И Серёжка сник: узнают теперь ребята, не дадут и проходу.

— Нет, бабушка, я не буду, — встал он со скамейки.

— А чего такое? — не поняла она.

Доярки сначала смолкли, а потом навалились на Серёжку:

— Ага, тяжёлым наш хлеб показался? То-то… Вы, мужики, всегда так: что потяжелее — бабам. А сами — за баранку, там знай крути, а машина и без вас дело сделает.

— Да что вы, бабы, на него напустились? — заступилась за внука бабушка. — Он у меня от тяжёлого никогда не бегал. Если хотите знать, так он и дома доит корову. И ещё побойчей меня у него выходит.

Тут бабушка не привирала. Дома Серёжка если не каждый вечер, то через день — это уж точно — замещал бабушку во дворе; ей надо то квашонку замешивать, то полы мыть, а Серёжка всегда свободный. Да ведь дома, кроме бабушки, его под коровой никто и не видел, а на ферме он сразу попал на глаза всей деревне — хоть сквозь землю теперь проваливайся.

— Побойчей, говоришь? Ну, дак, а в чём дело тогда? — спросили доярки.

— Ведро велико-о, — стал оправдываться Серёжка.

— Ну, это не беда… А мы уж думали, спасовал…

Серёжка покосился на бабушку: и она заодно с женщинами посмеивалась.

— Ой, Серёжа, — сказала она, лукаво прищурившись, — про ведёрко я и забыла совсем… Из ума ну-ко выпало… Есть ведь у меня маленькое…

Она побежала в молокомерную и притащила оттуда светлый подойник — на пять литров всего: хорошую корову начнёшь доить, так прерываться придётся. С таким не под корову — под козлуху впору садиться.

Но для Серёжки это ведёрко знакомо давно. Он ведь дома с ним и ходит во двор.

— Бабушка-а, да это же…

Она не дала договорить, перебила:

— А это я под бруснику, Серёжа, брала. Думала, в березнячок зайдём на обратном пути… Да темно уж будет.

Серёжка снова сел под Красотку.