Жемчужина гарема

Аннабель целиком ушла в воспоминания. И первый тревожный крик одного из всадников, ехавших впереди каравана, не сразу достиг ее ушей. Наконец Аннабель отвела невидящий взгляд от гривы своего пони, заплетенной в косичку… и ужас захлестнул ее.

Караван со всех сторон окружали воины гази.[1] Они карабкались по крутым склонам гор, прыгали со скал, с тяжелым топотом скакали по тропинке на лошадях и со всего маху врезались в путников. Их длинные винтовки, джеззали, были направлены в охваченную паникой толпу. Выстрелы так и щелкали один за другим, и люди Джорджа Спенсера падали с лошадей и верблюдов. Тропинка была усеяна их телами, и фанатики добивали раненых кинжалами.

Розалинд, получив пулю меж лопаток, умерла мгновенно. Она едва успела почувствовать боль, и тьма поглотила ее. Джордж, издав крик ярости и отчаяния, одним махом спрыгнул с лошади. Но так и не успел дотянуться до жены: широкий клинок пронзил ему сердце. И он испустил дух с именем Розалинд на устах. Аннабель застывшим взглядом смотрела на невообразимо страшные вещи, которые творились вокруг. Она словно окаменела, сидя в седле на своем маленьком пони. Горцы резали «неверных» – собак феринге, издавая ликующие вопли, которые с такой силой били в барабанные перепонки, что Аннабель казалось, будто эти звуки раздаются у нее в голове.

Все вокруг вертелось и кружилось, как в адском водовороте. Перед глазами Аннабель мелькали лица афганцев – смуглые, бородатые, с ослепительно белыми зубами. Пронзительно ржали лошади. В воздухе висел пороховой дым. Потом он рассеялся, и рядом с Аннабель возник человек. Внутренним чутьем она поняла: сейчас решается ее судьба. У гази была маленькая остроконечная бородка, длинные локоны, выбивавшиеся из-под тафьи, и фанатично горящие глаза. Он уже занес над Аннабель свой кинжал, хибер, готовясь снести ей голову.

Рот девочки открылся в беззвучном крике. Капюшон упал на плечи. Огромные остановившиеся глаза были полны ужаса.

Когда гази увидел изумрудные бездонные глаза девочки, ее ослепительно белую кожу и волосы цвета бронзы, словно светившиеся в полумраке, яростная жажда крови в его взгляде сменилась раздумьем.

– Акбар-хан.

Аннабель услышала это невнятное бормотание, несмотря на страх, который лишил ее дара речи и способности двигаться. И вдруг большие руки подхватили Аннабель под мышки, оторвали от седла и подняли в воздух. У перепуганной насмерть девочки вырвался дикий, нечеловеческий крик. Горец с хохотом швырнул ее впереди себя на седло, так перекрутив плащ, что руки Аннабель оказались плотно прижатыми к бокам. Потом он крикнул что-то, обернувшись к своим товарищам, продолжавшим резню. Аннабель не поняла, ответили ему или нет, потому что воздух раздирала какофония воплей.

Лошадь галопом помчалась по дороге, и в ушах засвистел колючий ветер, предвестник близкой зимы. Волосы девочки разметались, глаза наполнились влагой. И трудно было понять, когда же во время долгого их пути из них полились настоящие слезы. Слезы безудержного, смешанного со страхом горя.

Глава 1

Сентябрь 1841 года

Кристофер Рэлстон с огорчением подумал, что сегодняшнее похмелье сильно превосходит все предыдущие. А уж кто, как не он, разбирается в этом. Солнце, казалось ему, слишком ярко сияет на пронзительно голубом небе, какое можно увидеть только в горах. И лучи его, отражаясь от снежных вершин, неприятно слепят глаза своим блеском.

Обычно величие афганской природы глубоко трогало Кристофера – даже если он чувствовал себя неважно. Но сегодня день выдался на редкость противный. Веселые равнины и суровые горы, ручьи, которые деловито и храбро пробивали себе извилистую дорогу среди скал, – ничто не могло облегчить неутихающую боль в висках, снять жжение в глазах, увлажнить пересохший рот, успокоить взбунтовавшийся желудок и прогнать тяжкую цепенящую депрессию.

«Зачем я это делаю?» – удивлялся Рэлстон, как, впрочем, всегда в таких случаях. Для чего нужно было играть последнюю партию… и еще одну, последнюю… и самую последнюю? И пить последнюю порцию бренди… и еще одну, тоже последнюю, а потом уже самую последнюю? Зачем каждую ночь он падает в полубесчувственном состоянии на походную кровать, на чем свет стоит ругая денщика, который расстегивает ему крючки и пуговицы, стягивает сапоги и укладывает спать?

Дурацкий вопрос. Кто на его месте не искал бы забвения? Ведь загнали его в Богом забытую дыру, на самую окраину цивилизованного мира. И обрекли на скучную лейтенантскую службу в кавалерии Ост-Индской британской компании.[2]

Господи, какая ирония судьбы! Губы Рэлстона скривились в насмешливой улыбке. Он, достопочтенный Кит Рэлстон, любимец общества – несмотря на скверную репутацию (а может быть, именно благодаря ей), он, лихой капитан седьмого кавалерийского драгунского полка, в пьяном порыве угодил в эту тьму кромешную.

– Прошу прощения, сэр, но мы скачем уже четыре часа. Людям надо бы перекусить.