Жемчужина из логова Дракона

Его трясло от ярости. Слышал и видел Илча на самом деле сносно, только глазами почти не мог ворочать. Еще бы, кого Серый первого плохою службой попрекнет? Ну, кроме Илчи? Кальтира. Вот тот и исходит желчью. А уж поздно.

Сам Илча сегодня уже настарадался от бессилия. Даже гнев едва теплился, усталость смела и его. Скорей бы порешили — в самый раз будет, бесполезный он оказался человек, вредный даже.

— Ты, небось, думаешь, чик тебя тут — и конец. А вот и ошибаешься, птенчик! Пока живой — все еще господину нашему служишь, так и запомни.

Только бы Танит в покое оставили. Илча забеспокоился. Что с ней? Где?

— Что, уразумел наконец? С господином шутки шутить — никому не пожелаешь.

Но Илча сейчас боялся другого.

Его потащили вниз. Перекинули через плечо.

— Что с ним будет? — тоненько спросила Танит, словно издалека.

— Тебе не все равно?

— А мне что?

— Господин своих слуг не забывает. Благодарность свою завтра получишь. Хочешь браслет?

— А какой? — Не веря ушам, слушал Илча. — Красивый?

— А какие ты любишь? — благосклонно прогудел бывший наставник.

— Я тяжелые люблю. Поувесистее, чтобы на руке чувствовались. Благодарность — не пустое место.

Илча слышал каждое слово, но отказывался понимать.

— Слышишь, птенчик? — Кальтир слегка наклонился к его уху. — Никому нельзя верить, коль господина задумал обманывать. Даже себе. А ты и правда размяк? Думал в теплом гнездышке переждать? Да советник этот, Таир надутый, вас обоих давно раскусил. Неспешно себе послеживал. Все раздумывал, как получше вас обоих уму–разуму научить. Если б нам ловкач вроде тебя не понадобился, вышвырнули бы с голой шкуркой за ворота, точно говорю. А до того маленько поучили, чтоб не мнил себя умником.

Илчу уже грузили в повозку, а Кальтир продолжал приторно–сладко нашептывать, терзая своего пленника.

— Вот тебя и почтили… э-э… честью. В доверие взяли! Мне–то сразу… ты не глянулся, с изъяном показался, но что поделаешь — господин тебя выбрал. А возни с тобой было! — фыркнул он. — А вот птичка твоя, та поумнее да посговорчивее оказалась. Тут же с руками и ногами к нам в объятия бросилась. Скоро пристроим в хорошие руки, нам такие нужны, смазливые да неглупые. А ты — дурачина. Да еще упрямый. И ведь с самого начала упирался! Утаить решил, что со стихотворцем водился! Полночи из тебя доставать пришлось, по словечку! А потом уж совсем как баба… извелся весь, совесть дырку в голове проела! Слуга Дракона! Тьфу! И, главное, идиот паршивый, слабину дал, а отвечать за то кому, а? Ну, кому все напасти? Чтобы двар тебя высосал!

Он наотмашь хлестал Илчу, но тот давно не чувствовал боли. Только глаза не мог закрыть.

— Вот ведь, и у такого дурачка свой талант нашелся: прикинулся, как умный. Энаала чуть не уходил. За это он тебя еще отблагодарит, дай только срок. И для чего весь шум–то развел! Ну, сам бы деру дал — это я понимаю. А он! На площадь побежал! Рассказывать! Спасать! Стихотворца! Да ему еще почет будет и слава, а тебе мешок в земле сырой, недоумок ты балаганный!

Опомнившись, он перестал бить юношу.

— И надо же, весь день от нас бегал, а тут вляпался по самое–самое! К девке прятаться побежал. А она, не будь дурой, тут же к Таиру слугу отрядила. И настой наш целебный в винишко вкинуть не забыла. Его еще днем принесли — вдруг ты заявиться надумаешь. Вот это сметка! Мы уж на готовое явились, и ловить тебя не пришлось. А то знаем, прыткий больно, опять по крышам скакать наладишься!

Выложив главное, он успокоился, даже замолчал, но ненадолго. Его так и распирало, вот и поругивал пленника то так, то сяк, предвкушал расправу. Наконец, Илче тоже захотелось, чтобы с ним поскорее расправились.

Для Ветра припасли уютную комнатку, словно он явился сюда гостем, а не пленником. Его вывели на верхний уровень: как доводилось слышать — это честь небывалая. Оставалось только гадать, почему сам Серый выбрал подземелье. Быть может, хранил свое обиталище, как и лицо, подальше от досужих глаз и сплетен.

Ветер глядел в узенькое, высокое, похожее на щель окошко. Вокруг простиралась унылая степь. Темные грязные ленты, продавленные колесами, указывали дорогу, скрытую под мерзлой слякотью. Самое тоскливое время в этих краях. Никакого солнца, никакого тепла, словно жизни конец.

Здешний хозяин ничего просто так не делал. Вот и теперь он ловко намекал, во что превратится остаток дней стихотворца, если он дерзнет отринуть протянутую руку.

Серый… Ветер давно уже разучился страстно ненавидеть, всего лишь различал, кого избегать, а к кому стремиться, но незнакомец с Голубой Жемчужиной внутри при всей своей чудовищности вызывал совсем не ужас, не отвращение. И первый раз Ветер с ходу не мог разобраться как быть, что делать. Его противник не зря скрывал до поры, чего именно хочет от стихотворца, давая время, чтобы семена его речей проросли, и самое страшное — они потихоньку всходили.