— Не стоит, — очень тихо, но четко ответил Ветер. — Лекарь не понадобится… Не нужно лишней суеты.
— Но как же… почему… — бормотал Илча, понимая, что говорит не то. — Все же хорошо было…
— Я очень устал, — бледно улыбнулся Ветер, словно ободрить хотел, но сил на то не хватило. — А значит пора.
Надо было что–то еще сказать. Только вот что… Илча силился придумать, но третий раз замолкал на полуслове.
— Не нужно ничего говорить, если в том нет потребности, — раздался сзади ненавистный голос. — Молчание порой ценнее. И говорит лучше слов.
Илча резко обернулся.
— А ты… — процедил он, не зная, что еще добавить пообиднее.
— Не лучшее время для злости, — прошелестел Ветер, и Илча устыдился.
Некоторое время все безмолвствовали. Канн тащил прочь по стенам свои уходящие лучи. Последние для одного из них.
— Илча…
Тот кинулся вперед.
— Надеюсь, ты все же поверишь… В сказку… Как поверил я… в свое время…
Странные слова. И непонятные.
— Лассар…
Теперь пришлось освободить место для Серого.
— Помни о моей просьбе! — Серый кивнул. — И еще… Знаешь… о чем я жалею? Нет… не так… О чем часто думаю?.. Я никогда… не говорил тебе прежде…
Илча подвинулся ближе, стараясь не упустить ни слова, пусть даже не ему назначенного. Не желая уступать Серому ничего. Он и так, не спросясь, забрал себе последний день Ветра. И последнюю ночь. Он привык забирать себе все, что пожелает.
— Ни о чем больше… только об одном… Человек так глупо устроен… Ты еще меня слышишь?
Лассар вновь кивнул.
— Как же хорошо, что ты успел… Помнишь, я рассказывал о той… другой Жемчужине?.. Фиолетовой…
— Помню.
— Полжизни думал… А что если б выбрал ту… И ведь свою бы ни на что не променял… Она — как весна… И все равно… так хочется знать… что было бы, если…
— Ты выбрал хорошую Жемчужину. Принес много света. И пусть тебя больше ничего не тревожит.
— Хорошую… И он тоже… так сказал…
Кто это «он», так и осталось темным. Ветер больше не уронил ни слова. Лассар взял его за руку.
— Прощай.
Илча тут же схватил другую, но сказать ничего не смог, сдавило горло.
Ветер беззвучно шевельнул губами. Едва заметно улыбнулся кому–то невидимому. И тихо ускользнул.
— Кто может вольный ветер привязать… — прошептал рядом Лассар.
Илче показалось, что последний луч Канна отливал весенней зеленью. И тут же внутри запоздалым лучом блеснуло: так все это правда! Не выдумки стихотворца, а самая настоящая взаправдашняя правда! Ведь только что они оба всерьез говорили… о Жемчужинах? Тех самых, что могут все? Для любого человека, пускай даже не такого отважного, как Сид, и не такого замечательного, как Ветер?
Он столько времени потратил зря! А теперь узнать больше не у кого. Кроме…
Мгновенно пришедшая жажда оказалась такой неуемной, что Илча пересилил свое отвращение.
— Так это он… всерьез? Про Жемчужины?
В набегающих сумерках он отважился дерзко посмотреть в глаза Серому и тут же взгляд отвел.
— Он говорил о них каждый день. И всегда всерьез. Только глухой мог того не слышать, и только слепой не заметил бы очевидного, — Лассар ронял слова мимоходом, размышляя о чем–то своем, и все равно ухитрился уязвить сверх всякой меры.
Илча замкнулся. Они еще немного посидели рядом с Ветром. Темнело. Серый зажег свечу.
— Он оставил тебе все, что имел, до последнего медяка. Немного, и все же… Кроме этого. — Он извлек два свитка, оба тоненькие. — Это — мне.
— А с чего это тебе? — огрызнулся Илча. — Там не написано!
Время для злости, конечно, было совсем неподходящее, а для торга — уж тем более, но мысль о том, что придется отдать хотя бы кусочек стихотворца Серому, причиняла боль.
— Именно что написано, — в тон ответил Лассар. — Смотри.
Один свиток оказался запечатан, и с наружной стороны не только начертано, но и процарапано для надежности: «когда я умру, этот свиток надлежит передать на хранение Лассару, главе ил
«Заветное письмо.
Я, Ветер, бродячий стихотворец, отцовское имя которого неизвестно, также ведомый в Краю Вольных Городов под прозвищем Вольный Ветер, желаю сделать Лассара из Альм
И только. Но и того довольно.
Это как пощечина… нет, как удар ножом в спину!
И не отменишь, не сотрешь. Ни слов на пергаменте, ни своей обиды.