Жемчужина Санкт-Петербурга

— Йенс, я люблю тебя. — Глаза увлажнились, по щекам скатились две слезинки. — Только тебя.

Он печально улыбнулся, наклонился и поцеловал ее в волосы.

— Похоже, что тебе одной лишь любви недостаточно.

Йенс вонзил стремена в бока коня, и Герой так резко рванулся с места, что рука Валентины сорвалась. В тот же самый миг внутри Йенса что-то надломилось. Выезжая со двора, он не обернулся.

В кабинете отца ничего не изменилось: кучи бумаг на письменном столе, открытая коробка с сигарами. Из прихожей доносились шелест веника по мраморному полу, кашель лакея, поскрипывание лестницы. Все было как прежде, словно ничего не изменилось, словно ее мир не разбился вдребезги на мощеном дворе конюшни. Валентина попыталась сосредоточиться на том, что говорил отец, но в ушах ее по-прежнему звучали слова Йенса: «У меня нет причин оставаться». Сейчас она видела только выражение его глаз. Ладони ее все еще помнили твердые мышцы его голени, и девушка боялась разжать пальцы, чтобы не утратить этого ощущения, потому что это было все, что у нее осталось от него.

— Папа, — вдруг произнесла она, оборвав отца на полуслове. — Никакого брака не будет.

Генерал положил перед собой на стол руки и оперся на них всем весом.

— Валентина, у меня и без тебя забот хватает. Пожалуйста, не добавляй мне их. — Он произнес это так спокойно, что у нее стало еще тоскливее на душе.

— Хорошо, папа. Но сначала реши вопрос со Львом. Прошу тебя, позвони по телефону.

Отец не стал спорить. Он подошел к висевшему на стене телефонному аппарату, покрутил ручку и назвал оператору номер. Когда его соединили, он долго говорить не стал, лишь отдал несколько коротких распоряжений. Валентина расслышала только слова «начальник полиции». Вернувшись на место, отец тяжело опустился на стул, поставил на стол локти и обхватил голову руками. Подняв на дочь усталые глаза, он произнес:

— Я выполнил твою просьбу. Теперь ступай.

— Папа, нельзя было оставлять Льва в руках охранки.

Он тяжело вздохнул и опустил лицо на ладони. Валентина заметила небольшую лысину, и вид этого человеческого недостатка неожиданно пробудил в Валентине чувство жалости к отцу.

— Папа, пойми, я не выйду за капитана Чернова. Ничто не заставит меня пойти с ним в Зимний дворец на императорский бал.

Снова раздался приглушенный вздох, но министр не поднял глаза.

— Мне нужно, чтобы ты это сделала.

Валентина покачала головой.

— Прости, папа, — произнесла она и направилась к двери.

— Валентина, — пробормотал отец, — у него за душой ни гроша.

— У кого за душой ни гроша?

— У твоего инженера.

В груди ее глухо застучало сердце. Она замерла, взявшись за дверную ручку.

— У него достаточно денег.

— Для тебя, может быть, и достаточно. Но для меня — нет.

Уткнувшись тяжелым подбородком в ладонь, он смотрел на Валентину, и она заметила вмятину на коже, которая осталась от золотой печатки на его пальце.

— Папа, зачем тебе его деньги? — Она обвела рукой комнату, английское ружье и ландшафты работы французских художников на стене, книги в кожаных переплетах на полках. — Я не понимаю: зачем?

Глаза министра затуманились и из карих сделались водянисто-зеленоватыми. Кровь отхлынула от его щек, наполовину закрытых густыми бакенбардами, уголки губ бессильно поникли. На какой-то миг девушке показалось, что у него случился сердечный приступ.

— Папа?

Сердце Валентины сжалось от страха.

— Папа?

Она шагнула к нему, но он уже выпрямился.

— Что ж, хорошо, я расскажу, зачем мне нужны деньги. Все очень просто. Я — банкрот. Не смотри на меня так удивленно. У меня огромные долги. Я должен банкам, я должен ростовщикам, даже евреям-торговцам, этим ворам, я тоже должен. Я должен всем, кто соглашался принимать мои расписки. — Он ненадолго замолчал. — Знай, Валентина, если ты не выйдешь за капитана Чернова, я сяду в тюрьму за казнокрадство. Твоя мать умрет в доме призрения, а любимая сестра окажется на улице. — Отец тяжело вздохнул, как будто все это копилось в нем месяцами, и пристально посмотрел на дочь. — Ты этого хочешь, Валентина?

Аркин лежал на полу. Кроватью ему служила пара мешков, брошенных на каменные плиты, он укрылся ризой священника вместо одеяла. На оловянном подсвечнике горела свеча. Революционер невесело улыбнулся, подумав о том, что скрывается в храме Божьем, хотя всю жизнь презирал Церковь и церковнослужителей, и что сейчас он благодарен Ему. Такое же чувство испытывала его мать. Лежа на спине, Виктор представлял возвышающуюся над ним церковь, иконы и молитвы, которые защищали его. Спасибо. Это слово жгло ему язык, и он приоткрыл губы, чтобы выпустить его из себя.