Жемчужина Сиднея

— Ты охотно говорила со мной о своем прошлом, а я не рассказывал тебе ничего. Я ошибался… между нами не должно быть секретов. Я поведаю тебе то, что не говорил никому. Даже Алан не знает, кем я был и откуда пришел, хотя и догадывается о моей прежней жизни. Моя мать была дочерью фермера из Йоркшира. В их семье было принято отдавать девочек в услужение в помещичью усадьбу, чтобы они кое-чему научились и набрались опыта.

Он хохотнул.

— Опыта! Уж этого она набралась, бедняжка. Сын хозяина сделал ее своей любовницей. По ее рассказам, это была настоящая любовь. Она болтала какую-то чушь о замужестве; говорила, что иначе не отдалась бы ему. Вроде бы какой-то его родственник тайно их обвенчал. Вскоре она забеременела. Один из слуг донес об этом хозяину. Отец ее любовника был тираном, которого боялись все домашние, и в итоге этот милый молодой джентльмен бросил мою мать. С тех пор она его не видела. Ее отправили батрачить на одну из ферм, подальше от усадьбы и от ее родного дома. Родные от нее отвернулись… она ведь их опозорила. Ей пришлось жить, как брошенной шлюхе, и растить своего ублюдка — меня.

Том рассмеялся снова, и его грустный смех был скорее похож на рыдание.

— Я вырос на ферме. Сначала все было не так уж плохо. Но жена фермера состарилась и подурнела, а моя мама была красавицей. Хозяин изнасиловал ее. Я помню ночь, когда это случилось. Я видел, как она сопротивлялась… Его жена пожаловалась своим братьям. Они приехали на ферму, избили фермера, а меня и маму вышвырнули на улицу. Теперь ты понимаешь, почему я стремился забыть все это, Эстер. Я не знаю, сколько мне было лет. Я и сейчас не знаю точно своего возраста. Нас приютил еще один фермер. Он жестоко обращался с моей матерью и бил меня. Вскоре от ее красоты ничего не осталось. Ее он тоже начал бить. Ему это доставляло удовольствие… и поэтому я не могу видеть, как женщины страдают. Теперь я ясно помню, чем все это закончилось. Мне было тогда лет двенадцать, и я был рослым не по годам. Мама говорила, что я становлюсь похожим на отца. Она научила меня читать и писать. В доме была библия, «Житие святых» и какие-то сказки. Однажды хозяин увидел, как мы читаем вместе. Почему-то его это разозлило. Он начал избивать маму. Я испугался, что он ее убьет. На столе лежал перочинный нож. Я помню, как схватил его и воткнул хозяину в бок. Я до сих пор не знаю, выжил он или нет… Он упал, обливаясь кровью. Мама кричала: «Теперь тебя повесят, Том». «Нет», — ответил я. Я был маленьким, глупым и жутко гордился своим поступком. Мы так и оставили его валяться в луже крови, а сами удрали в Лондон. Мама сказала, что там нас не найдут. Лондон! Она и понятия не имела, как это далеко. Для нее это было всего лишь название. Еще на ферме мама начала кашлять кровью. Мы спали в сараях и в стогах сена. Я в то время не понимал, что она торговала собой ради куска хлеба. И все-таки до Лондона мы добрались. Помнится, мне он показался адом кромешным. Я знал об аде из «Жития святых». Очень скоро мама умерла. Я остался один. У меня не было ничего — ни семьи, ни денег, ни приличной одежды, ни ремесла, ни даже дома. Я спал на улице, под мостами, во дворах гостиниц и выпрашивал милостыню. Некоторое время я работал на бродячего фокусника и выучился паре полезных трюков, но он пытался совратить меня, и мне пришлось сбежать. В конце концов, я стал вором, потому что иного выхода у меня не было. Я был здоровым, сильным и умным, и вскоре сделался вожаком шайки, в которую входили такие же мальчишки, как я. Да уж, мне везло. К восемнадцати годам я стал удачливым карманником. У меня была хорошенькая любовница. Я так и не узнал, что с ней случилось после того, как меня замели легавые. Мне казалось, я заткну за пояс любого.

На этот раз в смехе Тома звучала горечь.

— Это научило меня не зарываться, Эстер, но было уже слишком поздно. Старшие узнали, что я начал утаивать часть прибыли, и сдали меня легавым. Меня поймали с поличным. Старик в балахоне и черной шапочке приговорил меня к смерти. Я поверить не мог. Умницу Тома Дилхорна должны были повесить. Молодость меня не спасла. Старик заявил, что я чудовищное воплощение порока, и он окажет милость этому миру, избавив мир от меня. Хотел бы я знать, как бы он запел, если бы оказался один на лондонских улицах в тринадцать лет. Я помню, как валялся в Ньюгейте, словно в оцепенении. У меня в голове не укладывалось, что на этот раз мне не отвертеться. Я клялся себе, что если каким-нибудь чудом спасусь от виселицы, то впредь буду более осторожным. За день до казни в мою камеру вошел надзиратель. «Вставай, парень», — крикнул он. Меня вывели наружу, приковали к еще троим бедолагам и отправили в плавучую тюрьму. Ходили слухи, будто нас готовят к перевозке… так оно и оказалось.

Том глубоко вздохнул, прежде чем продолжить. Эстер поняла, что ему нужно выговориться.