Жемчужина в короне

«Столько шуму, — писал он Колину два месяца спустя (когда в далекой Европе война уже началась), — по поводу отставки кабинетов провинций, в которых большинство составлял Конгресс. Можно, конечно, понять обе точки зрения. Вице-король был вынужден объявить войну от имени Индии, потому что он — представитель короля-императора, а немцы теперь числятся врагами короля. Но поскольку английская политика в Индии последнее время заключалась в том, чтобы рассматривать ее как потенциальный доминион, который со временем обязательно получит самоуправление, вице-король мог бы хоть для проформы проконсультироваться с индийскими руководителями. Некоторые утверждают, что по закону 1935 года он был даже обязан это сделать, но, если и нет, насколько же внушительнее это прозвучало бы одновременно с индийским заявлением о согласии на добровольное сотрудничество. Можно понять и то, что, когда столько идет разговоров о целях, которые преследует Англия в этой войне, индийцы считают, что одной из этих целей должно быть предоставление Индии независимости сразу после окончания войны. Оттого, что это не было четко сформулировано, с указанием точного срока, множество индийцев решило, что добиваться независимости следует уже сейчас. Они утверждают, что только свободная страна воюет в полную силу. И боятся, как бы после войны не возобновились отговорки и недомолвки, которые длятся уже десять лет, если не больше. Но по-моему, они сами отчасти виноваты в этих отсрочках. Конгресс утверждает, что представляет всю Индию, а это не так. И их разногласия насчет того, кто что представляет, только на руку тем англичанам, которые не хотят лишиться Индии, про каких мой отец говорил, что они своего не уступят. В общем, он, пожалуй, был прав. Вот, например, сейчас, когда все конгрессистские кабинеты ушли в отставку, большая часть провинций опять оказалась под властью губернатора и его Совета, то есть создалось как раз такое положение, какого всякая разумная партия старалась бы избежать, ведь в политическом отношении это отбрасывает их на много лет назад. А впрочем, в индийской политике я никогда не разбирался и, наверно, так и не научусь. Что касается того, как война подействовала на здешних англичан, то, на мой взгляд, никак не подействовала. Она и правда идет как будто в другом мире, если можно сказать, что она вообще идет. Судя по газетам, ничего не происходит, верно? Здешние англичане уверяют, что Гитлер понял, что зарвался, и в конце концов договорится с Францией и с Англией. Некоторые индийцы говорят, что их вожди, и в первую очередь Неру, уже сколько лет предостерегали Запад об опасности, которую Гитлер представлял с самого начала».

Если не считать коротенького письма, которое Колин написал ему на Рождество 1939 года, когда, закончив курс подготовки младших офицеров, приезжал на побывку домой, Гари почти год не знал о нем ничего. Весной 1940 года мистер Линдзи известил его, что Колин «где-то во Франции», и последнее письмо Гари ему переслали. Он советовал Гари в дальнейшем писать Колину на Дидбери, а они уж будут пересылать письма по нужному адресу.

Гари невольно вспомнилось, как изменился к нему мистер Линдзи после 1938 года. Он объяснил себе эту перемену тем, что мистер Линдзи с тех пор перестал ему доверять. «Что он будет делать с моими письмами? — спросил он себя. — Читать их? Подвергать цензуре? Не пересылать, если решит, что они могут чем-нибудь расстроить Колина, или если ему лично что-нибудь там не понравится?» Чуть он начинал писать, на бумагу падала тень мистера Линдзи, и это нарушало непрерывный поток мыслей, который он изливал на старого друга. Его охватило чувство, что с Колином его разводит в разные стороны не только сила обстоятельств, но и вмешательство того могучего злого духа, что обрек его отца на смерть, а его самого на изгнание. Но письмо, которое он получил в августе 1940 года, как будто доказывало, что, по существу, между ними ничего не изменилось. Характер дружбы люди редко анализируют, разве что под давлением извне, и, когда Гари попробовал проанализировать свою дружбу с Колином, она оказалась чем-то вполне нормальным и несложным. Взаимное притяжение сходных натур, уже давно переросших то нездоровое любопытство, какое в детстве вызывали цвет кожи и тайна генов. Письмо Колина словно обратило время вспять. Гари снова услышал подлинный голос друга. Читая между строк, он понял, что и Колин пережил нелегкое время. Это опять их сроднило. Сведений в письме было мало. Колин побывал в Дюнкерке, а потом «повалялся в госпитале, не потому, что был тяжело ранен, а потому, что долго добирался до мест, где была квалифицированная помощь и перевязочные материалы, и я поболел, но теперь опять в порядке». Писал он из дому, во время коротенького отпуска между госпиталем и возвращением в свою часть.