Есть еще одно слово, кроме имени Гари, которого мы никогда не произносим. Бибигхар. Так что если ты и была когда-то в Майапуре и, может быть, даже заходила в этот сад, я не знаю, сохранилось ли у тебя о нем какое-нибудь воспоминание. Вот уж где сплошная зелень. Даже в самые жаркие, сухие месяцы там все зеленеет, пусть это зелень немного пожухлая, усталая, но все же зеленая, разросшаяся, запущенная, окруженные стеной заросли деревьев и кустов с тропинками и неожиданными лужайками там, где сто лет назад были, наверно, цветники и фонтаны. До сих пор еще виден фундамент старого дома (дом-то и назывался Бибигхар). В одном месте сохранился мозаичный пол, и к нему ведут ступеньки, похоже, что там был парадный вход. Позже вокруг мозаики поставили колонны и накрыли крышей, так что получилось что-то вроде беседки или павильона. Раза два в год приходят рабочие из Управления общественных работ, прочищают кустарник и срезают ползучие растения. В глубине участка стена разрушена, можно выйти прямо на пустырь. А со стороны улицы в стене проделана арка, но ворот нет. Так что сад всегда стоит открытый. Но туда мало кто ходит. Дети считают, что там водятся привидения. Ребята, которые посмелее, играют там по утрам, и в сухую погоду богатые индийцы иногда устраивают там пикники. Но по большей части там пусто. Лили мне рассказывала, что дом был построен каким-то раджей, а разрушил его этот Макгрегор, чьим именем назван ее теперешний дом, а его жена Дженет в роли семейного привидения бродит иногда по нашей веранде, прижав к груди мертвого младенца. Лили первая и сводила меня в Бибигхар. Гари что-то слышал о нем, но даже не подозревал, что длинная стена, которая тянется вдоль улицы, ведущей к Бибигхарскому мосту, — это и есть стена Бибигхара, и в саду, конечно, не был, пока я его туда не привела. Когда я в первый раз была там с Лили, там играли дети, но при виде нас убежали, решив, вероятно, что мы дневные привидения. А после этого я там вообще ни разу никого не видела.
Мы с Гари стали ходить в Бибигхар и сидеть там в беседке — это было единственное место в Майапуре, где мы могли быть вместе и держаться совершенно естественно. И даже там нас не оставляло ощущение, что мы вынуждены скрываться от любопытных, или насмешливых, или осуждающих взглядов. Особенно сильно это ощущение — что мы хотим спрятаться или только что прятались — бывало, когда мы сворачивали под арку или когда вставали с места перед тем, как двинуться домой. Да и пока мы там сидели, вдруг начинало казаться, что надо быть начеку на случай, что кто-нибудь застанет нас вместе, хотя ничего плохого мы не делали, а просто сидели рядом на краю мозаичной площадки, свесив ноги, как ребята на стенке. Но хотя бы в одном мы могли быть уверены — что ни один белый туда не зайдет, ни мужчина, ни женщина. Они и не заходили. Этот сад как-то невольно связывался только с индийцами, как майдан — только с англичанами.
Ты, может быть, скажешь — но ведь в том, что тебе хотелось быть с Гари, а ему хотелось быть с тобой, не было никакого преступления и было сколько угодно мест, где вы могли бы спокойно встречаться. А скажи-ка, где именно? В доме Макгрегора? Да. У него в доме, близ базара Чиллианвалла? Да. А где еще? Где еще, тетя, милая? Где еще на нас не стали бы глазеть, не вынудили бы краснеть от смущения и заранее вооружаться в предвидении оскорблений или скандала? Клуб отпадал. Был еще второй клуб, так называемый Индийский, но туда Гари не хотел со мной идти, потому что там все эти баньи, что сидели задрав ноги на стулья, стали бы глазеть
Тетечка, в Майапуре нам абсолютно негде было просто побыть вместе, для этого всякий раз требовались особые планы и приготовления. Несколько вечеров мы провели в доме Макгрегора, когда тетя Лили уезжала играть в бридж, и еще несколько вечеров — у его милой, доброй тети Шалини, но ведь дружбу между двумя живыми людьми нельзя обставлять такими рогатками, верно? И нельзя пройти мимо того, что за такую дружбу обоим надо бороться что есть сил.