Жемчужина в короне

Она сказала, что Моти Лала так и не нашли. Он ушел «в подполье». Те мальчики, которые пили самогон, когда их арестовали, клялись, что не видели Моти Лала после того, как его забрали. Джек Поулсон считает, что они лгут. Плохо то, что в ходе всех этих допросов и разговоров Гари Кумар постепенно предстал как «молодой человек, вызывающий серьезнейшие подозрения» (это тоже прозвучало как формулировка самого Джека Поулсона). Полиция следила за ним уже несколько месяцев. Его привозили на допрос еще в то время, когда искали Моти Лала. Он «делал тайну» из своего имени, сперва назвался неправильно, что само по себе противозаконно, но Роналд Меррик не возбудил против него дела, потому что проступок был чисто технический. Однако были записаны слова Гари: «Ненавижу всю эту проклятую страну, и всех, кто в ней живет, и всех, кто ею правит». Он работал в той же конторе, что и Моти Лал. Был одно время сослуживцем одного молодого анархиста по имени Видьясагар, арестованного за распространение подрывной литературы и за то, что передал в полицию листовку с призывом сотрудничать «в освобождении мучеников Бибигхара». Когда Гари арестовали, в его комнате учинили обыск. Полицию удивило, что там не было писем. Нашли только одно письмо — от кого-то из Англии, кто остался неизвестным, потому что подписался без фамилии, но из письма явствовало, что он военный и проделал Дюнкерк. Дюнкерк он назвал кровавым месивом. Просил Гари помнить, что его письма могут вскрыть. Некоторые из них его отец вскрыл, пока сын был во Франции, и не переслал ему, потому что там было «полно политических бредней». Никто не мог понять, почему Гари сохранил только это одно письмо, ведь он, несомненно, получал и еще письма от разных людей. Никто, конечно, не собирался выяснять, кто такой этот его «левый» приятель. Достаточно того, что, судя по этому письму, Гари и сам был левый. Без особого труда был подобран материал, показывающий, что Гари Кумар, хоть и носил личину скромного, воспитанного, далекого от политики юноши, на самом деле был одним из вожаков группы опасных смутьянов, которым только арест помешал открыто выступить против войны. Бумаги по делу Кумара и остальных юношей направили выше по начальству, и шеф Робина Уайта санкционировал решение, которое тот принял «скрепя сердце», — решение заключить этих юношей в тюрьму по закону об обороне Индии.

Когда Конни дошла до этого места своей вдохновенной речи, я уже смеялась так, как смеются, чтобы не заплакать. Я поняла, кто был этот молодой англичанин, и воскликнула: «Но это же фарс! Это нелепо! Гари может доказать, что это чудовищный фарс!»

Она сказала: «Дорогая моя, вот это меня и смущает». Остальные юноши всё отрицали, то есть всё, кроме того, что знали друг друга — этого они просто не могли отрицать. Они кричали, плакали, клялись, что если и виновны, так только в том, что пили самогон. И мы знали, что они лгут. А с Гари было не так. Джек Поулсон сам его допрашивал, и он ни на один вопрос не ответил. Ни да, ни нет. В свою защиту он сказал только: «В Бибигхаре я не был. Я не видел мисс Мэннерс с того вечера, когда мы ходили в храм». А на все другие вопросы твердил одно: «Мне нечего сказать». Это неестественно. Мне, во всяком случае, кажется неестественным. Его молчание истолковали как признание вины. Будь я мужчиной, и я бы, пожалуй, так решила. Но я, как и вы, женщина. Я думаю про Гари Кумара, слушаю, как Джек говорит о нем с Мейвис, как мой муж говорит с Мененом, и думаю: «Тут что-то не так. Мужчина не молчит, если сам не стремится сунуть голову в петлю. Он борется за свою жизнь и свободу. На то он и мужчина».

Мы сидели на веранде. Все было как всегда — плетеные кресла, столик с чайным подносом, благоухание цветов, запах Индии, ощущение прочности, незыблемости, и в то же время — странное чувство, будто ничего этого нет, потому что все началось не так как надо и продолжалось не так, а значит — уже кончилось, и даже кончилось не так, потому что для меня этот конец был далеким и нереальным, хоть и полным, потому что уже перешел в новое начало. Как мы мучимся от непрестанной надежды! Наверно, дом Макгрегора и построен был на таком основании. В нескольких шагах от меня были ступеньки, где я тогда споткнулась и упала. Я никогда не видела призрака Дженет Макгрегор, но она-то мой призрак, вероятно, видела.

Конни сказала: «Глупо, наверно, с моей стороны, но, понимаете, будь Гари англичанин, я бы еще могла понять его молчание, хотя и англичанин мог бы так молчать только по просьбе женщины».