Жемчужина в короне

Порой она спрашивала себя, не объясняется ли ее решение приглашать к себе этих солдат инстинктивным желанием найти наконец пристанище среди тех, под чьей защитой издавна жила европейская община. Она не могла не сознавать, что по сегодняшним меркам ее социальные и политические понятия несколько старомодны и схематичны. Не получив настоящего образования, она взрослела медленно и, очевидно, нахваталась идей предыдущего поколения, приняв их за нечто совершенно новое. В современной политической практике она не разбиралась. Этой слабой осведомленностью и определялась пропасть, отделявшая ее не только от молодых, либерального толка англичан, с которыми она встречалась в доме у окружного комиссара и никак не могла найти общий язык, но и от леди Чаттерджи — та едва слушала, если мисс Крейн случалось заикнуться о независимости Индии и священном долге англичан в свое время предоставить этой стране независимость, и сразу давала понять, что уже сто раз все это слышала и с нее довольно.

«Я — пережиток прошлого», — сказала себе мисс Крейн, затем мысленно зачеркнула слово «прошлого» во избежание тавтологии и загляделась на изображение старой королевы, словно надеясь, что та сообщит ей нечто простое, но неоспоримое, — такое, что бывающие в доме Макгрегора, может быть, упустили из виду. Особенно удивляло ее, что вот ее дамы перестали приходить к ней на чашку чая, а сборища в доме Макгрегора продолжаются. Англичане, как видно, не видели в этом ничего дурного, хоть и знали, что приперты в стене, которую индийцы твердо вознамерились разобрать по кирпичикам. Они уверяли, что долг таких людей, как окружной комиссар и его жена, — постоянно быть в курсе событий, а где еще и набираются сведений, как не в доме Макгрегора? Так, например, ходили слухи, что окружной комиссар уже подготовил по приказу правительства список тех членов партии Конгресс по Майапурскому округу, которых придется арестовать на основании закона об обороне Индии, если Конгресс поддержит резолюцию мистера Ганди, — резолюцию, призывающую англичан покинуть Индию, ибо в противном случае они убедятся, что оборонять ее невозможно и невозможно кормить, одевать, снабжать оружием и вообще содержать войска на ассамско-бирманской границе, а невозможно по той простой причине, что не найдется никого, кто захотел бы трудиться на железных дорогах, на почте и телеграфе, в доках, на складах, на фабриках, в копях, в банках, в конторах — словом, где бы то ни было, будь то в государственном аппарате или на производстве, — в стране, которую они эксплуатировали больше двухсот лет, а теперь, не сумев удержать Бирму, подставили под удар со стороны новой группы империалистов и поджигателей войны.

Мисс Крейн страшилась такого восстания. Для страны, которую она полюбила, она видела единственное спасение в том, что ее народ и ее правители объединятся наконец как равные союзники в войне с фашизмом. Если бы в 1939 году члены Конгресса не вышли из состава провинциальных министерств, обидевшись, что вице-король, даже для виду с ними не проконсультировавшись, объявил войну от имени короля-императора; и если бы мистер Ганди в припадке безумия именно в это время тягчайших испытаний для Англии не выступил со своими требованиями политической свободы; если бы решать за Индию предоставили тогда мистеру Неру, которому Ганди, несомненно, связывал руки, и мистеру Раджагопалачари (который возглавлял тогда министерство в Мадрасе и хотел вооружить и обучить весь народ для войны против японцев) — вот тогда, как полагала мисс Крейн, в Дели был бы сейчас целиком индийский кабинет, лорд Линлитгоу был бы генерал-губернатором фактически независимого доминиона, и все, чего она желала для Индии, уже осуществилось бы, и война велась бы под твердым и разумным руководством.

Порой мисс Крейн просыпалась среди ночи и лежала без сна, прислушиваясь к дождю и волнуясь при мысли о близящихся ужасах, с которыми люди готовятся бороться, не понимая их, а значит, не зная средств для борьбы. Мы понимаем одно, думала она, — как им противостоять, и еще иногда — как их предотвратить.

Но на этот раз предотвратить их не удалось.

* * *

В первые дни августа мисс Крейн простудилась, что, как уже сказано, случалось с ней редко. Рисковать своим здоровьем она никогда не считала нужным, а потому позвонила в Дибрапур в школу предупредить, что в четверг не приедет, а будет только в субботу, после чего вернулась домой и улеглась в постель лечиться теплом. К концу недели ее недомогание прошло, и 8 августа — в день, когда Конгресс проголосовал за резолюцию мистера Ганди, — мисс Крейн с утра отбыла на своем «форде» в Дибрапур, миль за семьдесят от дома.