Жемчужина в короне

— Спасибо. — И она вернулась в контору за портфелем. Включила радио. Опять передавали музыку — по Всеиндийскому радио, английскую музыку для вооруженных сил. Не выключая радио, она стала затягивать ремни портфеля. Радио — это своего рода спасательная веревка. Я спокойна, думала она, так же как в 1914 году, и в 1919-м, и в 1930-м. За тридцать пять лет я привыкла к внезапным тревогам. Но мне и страшно. В таких случаях мне всегда бывает немного страшно. И еще мне стыдно, я всегда стыжусь своих подозрений, вот и сейчас — сначала из-за телефона, а теперь из-за саквояжа.

— Мистер Чоудхури! — крикнула она, подойдя к двери. — Когда утихомирите их, давайте их к парадному крыльцу, а я пока заведу машину.

И в голосе у меня, как всегда, подумалось ей, как всегда, эта властная нотка, неискоренимая, когда мы разговариваем с ними. Когда разговор идет о повседневных мелочах, она, наверно, не заметна, но в критические минуты всегда звучит так, точно мы берем на себя руководство. Но ведь так оно и есть, подумалось ей. Мы должны руководить, потому что на нас обязательства и ответственность. Сейчас главная ответственность ждала ее за семьдесят миль в Майапуре В городах такие вещи всегда носят более серьезный характер.

Когда она подвела машину к крыльцу, мистер Д. Р. Чоудхури, бакалавр искусств и бакалавр естественных наук, уже стоял там, окруженный детьми голодных и нищих, играя с ними в их игры.

* * *

При всякой вспышке гражданского неповиновения, в ответ на вести или слухи о беспорядках в городах, туда устремлялись из деревень целые банды, привлеченные возможностью пограбить. Это и имел в виду мистер Чоудхури, когда упомянул о нехороших людях на пути из Дибрапура в Котали, и мисс Крейн понимала, что, уезжая из Дибрапура, они не только бегут от опасности, но, вполне вероятно, и спешат ей навстречу.

А самой ей еще предстояло проехать не одну деревню, прежде чем она доберется до Майапура. Здесь, в южной части округа, начинались невысокие холмы, но местность еще была открытая, по обе стороны хорошей гудронированной дороги тянулись обработанные поля, деревьев было мало. Почти на всем пути опасность можно было заметить издали. А чего следовало опасаться — это мисс Крейн знала по долгому опыту: в сухой сезон, когда обочины превращались в две полоски истолченного мела, — облака пыли, за которым по мере приближения к нему появлялась цепочка людей, растянувшаяся поперек дороги; в сезон дождей — те же люди, но возникающие внезапно, без предупреждения в виде поднятой ими пыли, так что сразу видно, что у некоторых из них в руках длинные колья. Три-четыре человека в одной деревне через несколько миль могли превратиться в два десятка. Машина на хорошей скорости могла в последнюю минуту обратить их в бегство, однако и тут был риск, что ее успеют встретить градом камней. Один раз в жизни, во время беспорядков 1919 года, мисс Крейн это испытала, но тогда за рулем сидел невозмутимый молодой полисмен-европеец, присланный ей на выручку в захолустную школу, где она, как и предположило ее начальство, оказалась фактически в плену.

«Смогу ли я поступить по примеру того молодого полисмена, — подумала она, — нажать клаксон и проскочить на бешеной скорости — это зависит от того, сколько их там будет». Мистер Чоудхури водить машину не умел. Она не знала, радоваться этому или огорчаться.

А сколько их там будет, зависело от трех условий: от характера беспорядков в ближайшем городе, а значит — от возможного количества добычи; от общего настроения в близлежащих деревнях и много ли там найдется мужчин, ничем не занятых и готовых воспользоваться случаем набить карманы; и, наконец, от того, насколько реальна в данной деревне власть старосты и сельской полиции.

В каждой деревне имелся чаукидар, сторож на жалованье у правительства, и каждая группа деревень числилась под охраной полицейского поста. В деревне, где полицейские знали свое дело, разогнать смутьянов не составляло труда. Там же, где полиция предпочитала ничего не заметить или решала по виду толпы, что разумнее вообще не показывать носа, толпа беспрепятственно двигалась дальше. И росла.