Жемчужина в короне

«Арестован? — переспросил он, этот дядя по жене, Ромеш Чанд. — Ох, этот мальчишка. Он меня в могилу сведет. Что он о себе воображает? Почему не следует путем чести и послушания, как подобает молодому индийцу?» И позвонил в медный колокольчик, словно восседал не в конторе, а в храме, так что мне стала понятнее строптивость Кумара, я ведь с того утра не могла забыть его голос, всю его английскую повадку и эти северные мускулы. Эту красоту. Вы понимаете? До чего чужим был для него этот фон, эти тесные, грязные клетушки над складом подрядчика? Для него, для Кумара. Который говорил по-английски, как питомец лучшей закрытой школы? Был увезен отцом в Англию, когда еще не мог запомнить свой родной город, и жил там, прожил там до восемнадцати лет, а? А здесь — этот дядюшка, типичный индийский «банья» за конторкой, в куртке со стоячим воротником, и его клерки на корточках в своих конурках, среди засаленных документов, один даже засовывал бумажные деньги между пальцами ног. Некоторое время после смерти отца и возвращения в Индию Кумар тоже там проработал. Но взбунтовался и теперь выполнял какую-то работу для «Майапурской газеты». Это я поняла из слов дяди. Я не стала задавать вопросов. Я ведь хотела только сообщить о том, что сделал мистер Меррик. Чтобы он предпринял какие-нибудь шаги. Какие — я не знала. Но он позвонил в колокольчик, вызвал старшего клерка и послал его с запиской к адвокату, чтобы явился немедленно. Телефона у него в конторе не было. Ромеш Чанд, это сразу было видно, не считал нужным заводить телефон и вообще не одобрял ничего «иностранного» и «современного». Зато был высокого мнения о собственной силе и влиянии. Он спросил, каким образом его племянник очутился в Святилище. Я ему сказала не всю правду. Сказала только, что он провел там ночь, а утром явилась полиция искать кого-то, и его увезли на допрос, потому что он оказался там единственным, кого я не знала. «Благодарю, что потрудились меня известить», — сказал он. И я ответила: что вы, какой же это труд, и ушла. Но весь тот день юный Кумар не выходил у меня из головы. Ближе к вечеру я послала мистера де Соузу на базар послушать, что говорят, а сама поехала в Женскую больницу поговорить с Анной Клаус, врачом из Берлина, она приехала в Индию, спасаясь от Гитлера, и мы с ней дружили. Выслушав мой рассказ о юном Кумаре, она позвонила леди Чаттерджи, члену больничного комитета, Поговорила с ней и сказала: «Вот и все, что я могу сделать. Леди Чаттерджи поговорит с судьей Мененом или с окружным комиссаром. Может быть. И вашему Меррику предложат ответить на кое-какие вопросы. Это-то, безусловно, хорошо. Но все зависит от этого мистера Кумара, от того, что он натворил. Или в чем его подозревают. Если там усмотрят хоть намек на подрывную деятельность, они могут без дальних разговоров засадить его в тюрьму». Я и сама это знала. Вернулась сюда, а мистер де Соуза уже был дома. Он сказал: «Все в порядке. В полиции его продержали часа три, не больше. Когда в участок явился адвокат, присланный Ромешем Чандом, он его уже там не застал». Я спросила, откуда ему это известно. Он, оказывается, побеседовал со старшим клерком Ромеша Чанда, которому не полагалось ничего знать, но ему проболтался клерк адвоката, «Так что видите, — сказал мистер де Соуза, — все в порядке, и про мистера Кумара можно забыть». Да, сказала я, все в порядке. В тот же вечер заехала доктор Клаус, я ей рассказала, и она тоже сказала, ну, значит, все в порядке, с этим покончено. И я опять поддакнула. Но не успокоилась. Ночью, когда мы вышли с носилками, меня не оставляла мысль, что не все в порядке и не все кончено. Я спрашивала себя, что я сделала не так? Не надо было сообщать Ромешу Чанду? Или просить доктора Клаус устроить, чтобы всякие важные люди наводили справки? Кумара допросили и отпустили с миром. А после его ухода в полицию явился адвокат. Меррик наверняка знал об этом, но оставил без внимания. Что такое адвокат-индиец? Подумаешь! Но позже, когда Меррик, возможно, уже решил, что к истории с Кумаром можно не возвращаться, ему позвонил судья, или окружной комиссар, или кто-нибудь по их поручению и спросил: «Что это за Кумар, которого вы держите в участке?» И Меррик мог ответить: «Он уже на свободе, а почему вы спрашиваете?» И тот, кто с ним говорил, мог ответить: «Тем лучше. А то у нас тут спрашивали, что случилось. У этого молодого человека, как видно, много влиятельных друзей».

То, что высокопоставленные люди справлялись о Кумаре, могло свести на нет всю пользу, которую он сам себе принес, толково отвечая на вопросы, раз уж оказался в полиции, могло повредить ему в глазах Меррика, который и так имел на него зуб за то, что он говорил по-английски лучше самого Меррика, а теперь у него еще нашлись друзья, которые могли просить за него судью Менена или комиссара, как будто речь шла о белом юноше, а не о черном. Недаром он так надменно сказал, указав на младшего инспектора: «Он, кажется, не понял, что говорить со мной по-индийски бесполезно?»