Жемчужины бесед

– Считаю целесообразным этому воину платить столько, сколько он получал в Худжанде. Надо поручить ему дело, которое окажется ему не под силу. Если он не справится, надо сохранить установленное жалованье без прибавки.

Везир по высочайшему указанию выдал грамоту на жалованье в двадцать тысяч динаров, велел воину облачиться в доспехи и стать в караул у шахского дворца, не отлучаясь ни на миг, ожидая приказаний, чтобы тотчас исполнить любое.

Четыре года воин Джанбаз с мечом и щитом, с луком и стрелами в колчане по этому приказу стоял на страже у дворца, лишив себя сна и пищи, постоянно наблюдал за дворцом и твердил стихи:

Стою у врат шаха, словно раб,
В ожидании, что велит его светлый ум.
За это время никто о нем не вспомнил, и сам он не подал о себе вести.
С его несчастным и страдающим сердцем
Случилось все то, чего оно страшилось.

Воистину: «Человека постигает то, чего он боится».[88] И вот однажды ночью, когда клинок солнца покоился в ножнах запада, а на небе показался щит луны, падишах увидел обнадеживающий сон. В его сердце взыграли радость и веселье, он вышел пройтись по крыше и стал взирать на планеты и звезды, укрепляя свой дух лицезрением того, что создал творец. Потом он кинул с крыши дворца взгляд вниз, ему попался на глаза воин, и он убедился в том, что тот стойко несет службу. Падишах окликнул его, и тот ответил:

– Я – раб трона государя. Вот уже четыре года я стою в карауле, не отлучаясь ни на миг, надеясь на вознаграждение.

Я весь – глаза, чтобы увидеть тебя, когда покажешься. Я весь – уши, чтобы услышать твое повеление.

Падишаху стало жаль его, он начал расспросы и взамен допущенного пренебрежения посулил ему царские милости и монаршьи обещания. И вот, когда падишах вел доброжелательные речи, откуда-то издали послышался приятный и нежный голос:

– Я ухожу. Найдется ли человек, который догнал бы меня?

Слова эти повторялись несколько раз, пока падишах не сказал:

– Эй, Джанбаз! Ты слышишь этот голос? Мочи нет терпеть долее!

Джанбаз склонил в знак покорности голову и ответил:

– Если государь позволит, я разузнаю, в чем дело.

И он тотчас зашагал в направлении голоса. Падишах, потрясенный и взволнованный тем голосом, тоже двинулся вслед за Джанбазом, тайком стал красться за ним. И тут он увидел пленительный лик прекрасной женщины, полной совершенств и прелестей. Она была украшена знаками красоты и изящества: с головы до пят была такой, какой подобает. Казалось, что кто-то сотворил ее по своему желанию.

Джанбаз спросил:

– О, красавица! Кто ты и откуда столь прекрасная и пленительная? Куда ты спешишь в неурочный час? Из-за чего ты плачешь и стонешь?

– Я олицетворение жизни падишаха Хузистана, – отвечала та. – Срок его жизни истек, его время кончилось. И вот я иду, что бы постучаться в другие двери и вручить черед жизни другому.

Джанбаз, как только услышал такие мучительно-жгучие речи, опаляющие сердце, эти отчаянные стоны, выронил из рук меч сознания, чело его омрачилось, и он остановился огорченный и пораженный. Родники очей стали извергать фонтаны слез, и он проговорил, рыдая и стеная:

Возьми то, что осталось от моей жизни,
И прибавь его к жизни шаха!

– Есть ли на свете хитрость или средство, благодаря которым ты вернулась бы к себе и в то же время охраняла бы падишаха, как вещая птица Хумай?

– Это возможно при условии, что ты заколешь, как Исмаила,[89] кого-нибудь из родных: или сына, или жену, или дочь, на челе которых начертаны приметы счастья, и принесешь в жертву за жизнь падишаха, – ответила женщина. – И тогда падишах проживет еще столько, сколько осталось жить принесенному в жертву.

Получив такой ответ, Джанбаз тотчас вернулся к себе и рассказал родным о том, что случилось, и тем самым подал им весть, что цветок жизни падишаха расцветет вновь, что бутон его счастья распустится снова. А падишах видел все это собственными глазами. Они, взволнованные и полные рвения, выступили вперед, в каждом из них проступала радость и гордость, и каждый говорил:

– Я принесу себя в жертву за шаха! Погибну! Нечего тут страшиться! Пусть сто наших жизней будут жертвой за один волосок падишаха! Какое счастье может сравниться с этим, какой удел равен тому, чтобы ушедшая жизнь властелина возвратилась назад и продлилась благодаря нашим жизням? Этот подвиг восхвалят потомки, наш род будет гордиться этим и прославится верностью и благодарностью благодетелю. Мы же обретем сан мучеников. Ведь человек в конечном итоге смертен, основа его – лишь вода и прах.[90] И всем придется когда-нибудь испить чашу небытия. В конечном итоге чаша ведь переполнится.

И так каждый из них рвался принести себя в жертву, стараясь превзойти другого и продлить жизнь повелителя. И, наконец, все вчетвером выступили вперед со словами:

– Это пустяк – отдать жизнь в жертву за падишаха!