Жемчужная река

Но Лиу-Сиу не стонала: глубокий обморок избавил ее от мучений. Присутствующий в заседании врач подошел к подсудимой и влил ей в горло возбуждающий напиток, от которого она скоро очнулась для новых, еще более жестоких страданий, потому что к пытке физической присоединилось глубокое душевное терзание.

Первый взгляд ее упал на носилки, на которых двое солдат притащили искалеченного пыткой И-Тэ.

Арестованный в день нахождения трупа молодой ученый откровенно рассказал суду о своем случайном знакомстве с Линг Тиэн-ло в пагоде Ми, признался он и в своей чистой любви к Лиу-Сиу и в том, что был на свадьбе в ночь убийства новобрачного. Но за то, что он категорически отрицал свое участие в преступлении, его подвергли жестокой пытке, и он лежал перед судом с перебитыми бедрами и суставами.

Лиу-Сиу забыла о своих страданиях. Она помнила только, что она одна — причина его страданий. Крик ужаса невольно вырвался из ее уст. И И-Тэ узнал ее голос. Он обернулся к ней, и они обменялись долгим взглядом, в котором каждый почерпнул новые силы.

Теперь жадное любопытство толпы было обращено на молодого ученого. Защищал И-Тэ его коллега, жрец пагоды Ми, потому что в Китае нет профессиональных защитников, и всякий друг обвиняемого может выступить в его защиту.

Но на этот раз никто не слушал защитника. Для суда и публики преступление было бесспорным и очевидным. Напрасно говорил он об их непорочной юности, о том, что они были поставлены в такие условия, что не могли даже ни сговориться, ни подготовиться к преступлению. Напрасно ссылался он на показания служанок, которые сами раздели новобрачную и ушли, впустив к ней супруга. Напрасно взывал он к милосердию судей — приговор был уже предрешен.

Видно было, что судьи из приличия сдерживают свое нетерпение и ждут не дождутся конца защиты.

Как только оратор умолк, Минг заговорил снова. На этот раз он обратился к И-Тэ.

— Суд выслушал, — сказал он, — все, что может быть сказано в защиту подсудимых. Но никто не может поколебать наше убеждение. Для суда вы такой же несомненный преступник, как и ваша сообщница. Но все же закон предписывает мне до произнесения приговора добиться от вас добровольного признания. Не пожелаете ли вы, наконец, изложить суду, как вы завлекли убитого в западню, из которой он уже не вышел?

— Я так же невиновен, как и Лиу-Сиу, — ответил племянник мадам Лиу, бросая долгий взгляд на подругу по несчастью. — Клянусь памятью предков, что я его не убивал.

— Не прибавляйте богохульства ко всем своим преступлениям, — строго перебил председатель. — Раз вы отказываетесь отвечать, посмотрим, устоит ли ваше тело перед пыткой так же, как ваша душа перед раскаянием. Да будет то, что предписывает нам закон.

Палач быстро подошел к носилкам и обхватил лоб И-Тэ металлическим обручем, сжимающимся при помощи особого винта.

Внимание публики было так напряжено, что глубокая тишина воцарилась в зале. Казалось, что она боится пропустить мельчайший жест палача, мельчайшую подробность разыгрывающейся пред нею кровавой драмы.

Лиу-Сиу глядела на И-Тэ как обезумевшая. Она ждала чего-то ужасного, но напрасно силилась понять, чего именно.

— В последний раз предлагаю вам сознаться, — важно сказал Минг.

И на его толстом добродушном лице мелькнула искра жестокости.

— Мне не в чем признаваться. Да пощадит меня милосердный Будда, — твердо ответил ученый.

Не успел он сказать эти слова, как лицо его мертвенно побледнело, приняв синеватый трупный оттенок, а из стиснутых зубов вырвался долгий страдальческий стон.

Это палач сделал первый оборот винта. Железный обруч сжал виски несчастного, причиняя ему невыносимую боль.

Публика заревела от восторга, а европейцы с отвращением отвернулись; забыв о собственных страданиях, Лиу-Сиу сорвалась с места. Она хотела что-то сказать, но рыдания сжали ей горло.

— Сознаетесь ли вы в своем преступлении? — повторил мандарин задрожавшим от ярости голосом.

И-Тэ жестом ответил, что ему не в чем признаваться. Палач снова повернул винт — и внезапно лицо мученика страшно изменилось. Щеки его вдруг запали, точно он внезапно похудел; глаза выкатились из орбит и глянули диким безумием, а из-под страшно оскаленных мукой зубов и из раздувшихся ноздрей хлынула темная кровь.

— Пощадите, — простонала Лиу-Сиу, рыдая. — Пощадите, благородные судьи! Я сознаюсь.

Минг сделал знак — и железное кольцо, раскалывающее череп И-Тэ, разжалось. Окровавленный, искалеченный астроном упал в глубоком обмороке на носилки.

— Да. Да. Я сознаюсь, — продолжала, лихорадочно торопясь, Лиу-Сиу, боясь возобновления пытки и не отводя глаз от двоюродного брата. — Я во всем добровольно сознаюсь. Я убила мужа. Убейте меня, казните, но пощадите его, невинного.

Дикое безумное отчаяние удесятерило ее силы. Она совершенно перестала чувствовать боль и вырвала из тисков свои расплющенные ручки. Палач с трудом ее удерживал.

— Значит, вы сознаетесь, — довольно сказал председатель, поглаживая подбородок, когда заревевшая от восторга публика успокоилась.

— Да, да, сознаюсь, — с безумными глазами повторяла Лиу-Сиу.