Жена

Как вселяется в старый аналоговый телевизор цифровое телевидение с единственным спортивным каналом, включая который потерявший свою аудиторию всеми забытый клоун-пенсионер вынужден зимой и летом смотреть на хоккеистов, как смотрят дрозды на сирень.

Как волк смотрит на разноцветные, преимущественно красного оттенка, флажки, так я смотрел на жизнь за чугунной решёткой детского сада.

Проплывающие мимо прохожие казались мне флибустьерами.

Но тут появилась она – Света Петрова.

– Как тебя зовут? – вдруг услышал я, фокусируя радужное непосредственное впечатление «трёх тополей на Плющихе».

– Игорь, – размазывая слёзы по щекам, не сразу ответил я, – А тебя как зовут?

– А меня зовут Света Петрова. Я же тебе уже говорила.

И вдруг, моё дежавю закончилось, а моя жизнь приобрела некоторую утонченность, осмысленность какую-то, идею и новизну.

Света подошла ко мне, вытерла мне слёзы и взяла меня за руку.

И мы стали вместе.

Вместе везде и повсюду: у веранды и у песочницы, в крохотном домике на уличной игровой площадке и за раскладными партами, расставленными в центре рекреации перед воспитательницей с указкой, направленной на портрет Ленина, у стремянки, стоящей в дверях с рабочими, развешивающими кумачовые ленты и у горы кубиков.

Куклы, которых мы наряжали вместе, перестали вызывать у меня чувство отвращения, порою мне их становилось так же жалко, как и себя.

Набивая химическим карандашом им татуировки, мы делились друг с другом своими впечатлениями о жизни. Иногда, я ей врал, но лишь для того, чтобы она, хоть иллюзорно, но всё же гордилась мной.

Например, я ей с три короба нагородил о том, как мы с папой ездили 7 Ноября на Красную Площадь смотреть военный парад.

Я, захлёбываясь в эмоциях, в лицах экранизировал перед ней историю о том, как я, стоя в первых рядах привилегированной публики, так громко кричал «Ура!» и так энергично махал трибунам шарами, что моего папу обыскали люди в штатском и попросили снять меня с плеч.

Я уверял её, что видел «живые» танки, а не фальшивые, по телевизору.

Она делала круглые глаза и, дабы не обидеть меня, изумлялась с оттенком мнимой зависти:

– Правда???

– Правда, Светка, правда! – отвечал я ей и думал: «Какая же молодец, все-таки, Светка. Наверняка, ей эти танки по фиг, но она, глядя в мои, искрящиеся от восторга глаза, не хотела расстроить меня равнодушием и подыгрывала мне, прекрасно зная о том, что это моё мимолётное увлечение скоро пройдёт».

И тогда я, окрыленный её интуицией, со всей к ней признательностью, убеждал её:

– Светка! Светка! Софи Лорен – уродина по сравнению с тобой!

И потом, чтобы доставить ей полное удовольствие, я сам, по собственной инициативе, заводил дискуссию о косметике, моде и о том, что, хотя чулки в сеточку пользуются сейчас у женщин такой популярностью, будущее – за однотонными коричневыми колготками.

Играя в дочки – матери с её одинокими подружками (втайне, наверняка, завидовавшими ей, может быть не тем, что у Светки есть я, а вообще, что у неё есть верный парень), я, естественно, был папой, моя жена Светлана – мамой, а её старые девы-подружки были нашими нерадивыми завистливыми дочерьми.

Иногда в наших играх появлялись либо незаконнорожденные, либо блудные сыновья.

Это были либо пираты, которых мужское население нашего детского приёмника нелегально выбрасывало за борт лихих разбойничьих каравелл, либо партизаны и солдаты, по объективным причинам с пламенем вылетавшие из огня ожесточённых перестрелок классических сражений масштабного театра боевых действий.

Им ничего не оставалось делать, как заползать в наш домик к нам на огонёк.

– Ты раненый или убитый? – строго спрашивала Светка.

– Убитый, разве ты не видишь? – отвечал ей борзый мальчик, показывая ссадину на виске.

– Это в Вашей игре ты убитый, а в нашей игре ты будешь нашим сыном. Неужели это не понятно? Как не стыдно забывать об отчем доме и вспоминать о нём, только тогда, когда трындец, как основательно покалечишься! Не ёрзай! – отчитывала Света своих детей за столь долгое отсутствие, и тут же заботливо обрабатывала и забинтовывала им раны, делала им оттягивающие компрессы, кормила и укладывала сыновей спать.

Сёстры ревниво взирали на своих братьев. Их бесило то, что они – братья, а не чужие ребята, с которыми можно флиртовать.

Они месили тесто из снега и песка и строили планы о том, как бы им самим стать ранеными, чтобы получить возможность быть уложенными рядом с братьями руками заботливого папули.

Я же, как это водится в условиях первобытнообщинного строя, снимал со стены старинное охотничье ружьё «Диффурни», поправлял ремень на шубе и уходил на охоту.

Мои дочки лепили кексы из теста, из него же делали формы для пирожных и пекли пирожки в печке, сконструированной мной из обувной коробки, Света, сидя у окошка, следила за их работой и махала мне рукой.

До сих пор для меня остаётся загадкой, почему я, практически всё время проводивший со Светой и появляющийся в мужском обществе лишь изредка, не был подвержен унизительным издёвкам, презрению и надругательствами над собою со стороны этого общества?