Жена авиатора

Снова послышался какой-то стук, как будто что-то ударялось о стену дома.

– Возможно, где-то отошла непрочно прибитая кровля. А возможно, это флюгер крутится. Я обязательно посмотрю утром.

– Спасибо.

Я продолжала подниматься по лестнице к детской, оклеенной обоями, на которых были изображены синие кораблики – этот рисунок выбрал Чарльз.

«А что мы будем делать, если следующей у нас родится девочка?» – как-то я решила его подразнить.

«Этого не может быть», – прорычал он с таким гордым мужским самодовольством, что я рассмеялась.

Бетти сидела на полу с иголкой во рту и куском фланели на коленях.

– Бедный малыш заплевал свою ночную рубашку, – объяснила она, вынимая иголку, – я боялась, что он испачкает новую, поэтому надела ему нижнюю рубашечку. Я взяла свою старую фланелевую нижнюю юбку.

– Очень умное решение. – Я подошла к ребенку. Он стоял в кроватке, укутанный в пеленку.

– Мама! – радостно закричал Чарли, подбегая ко мне.

Вдруг он закашлялся, и его личико покраснело.

– Бедный маленький барашек! – Я стала рыться в буфете, пока не нашла пузырек с мазью Викс[29]; я удивилась, что он у нас есть: всегда все забывали на старом месте, когда переезжали на новое (что случалось уже дважды). – Теперь мама намажет твою грудку.

– Нет, нет! – Он оттолкнул мою руку с удивившей меня силой, и я рассмеялась, придерживая его крепкое маленькое тельце и втирая жирное, пахнущее камфарой вещество в нежную кожу на его груди. Бетти протянула мне новую рубашку, и я надела ее ему через голову.

– Так-то лучше.

– Лючче, – согласился он, немедленно уступая.

– А теперь мы пойдем спать-спать, – проворковала я, надевая на него новую пижаму из серой шерсти.

– Спать-спать, – улыбаясь, снова согласился он.

Я отнесла его в кроватку, стоящую напротив внутренней стены дома, чтобы ему открывался прекрасный вид из окна. Его комната выходила на восток, она находилась в задней части дома, так что солнце было первое, что он видел по утрам.

– Засыпай, мой мальчик, и папа придет поцеловать тебя, как только приедет домой, – пообещала я.

Чарльз иногда проводил в детской больше времени, чем я; ему доставляло наслаждение выставлять рядами всех деревянных солдатиков сынишки, а потом смотреть, как маленький Чарли сбивал их всех с ног резиновым мячиком – милитаризованная версия боулинга. И этот человек, который был так неутомим, что даже небо казалось для него недостаточно большим, проводил бесчисленные часы, обучая своего сына названиям всех животных в его маленьком зоопарке. Вид двух голов, склоненных друг к другу в сосредоточенном созерцании, переполнял мое сердце радостью, и мне хотелось схватить их обоих и прижать к себе.

Однако бывали и огорчения. Чарльз время от времени решал, что надо заняться воспитанием сына. Однажды он поместил детский манеж в саду и оставил там ребенка одного на целый час. Глотая слезы, я наблюдала за этим, зная, что не могу освободить его. Малыш сначала играл, потом, устав, начал плакать и вопить, поняв, что его оставили в одиночестве. Он ковылял по манежу, хватался за перила и тряс их, вне себя от гнева и страха, пока наконец не свалился в углу и не заснул, посасывая большой палец. Только после этого Чарльз позволил мне выбежать из дома и взять сына. На его горячих щечках все еще виднелись слезы, потные кудри прилипли к голове.

– Это принесет ему пользу, – наставительно говорил Чарльз, поднимаясь вслед за нами по лестнице, – чем раньше он научится полагаться на себя, тем лучше. Ты слишком балуешь его.

Я не могла ему возражать. Он действительно верил в то, что говорил. Ведь, по его словам, сам он получил именно такое воспитание – и посмотрите, чего он достиг!

Что я могла возразить? Ничего. Я была сентиментальна и слаба – я была всего лишь мать. И я больше не удивлялась, почему мать Чарльза предпочитала жить вдалеке от своего сына. Эванджелина жила в Детройте и приезжала навестить нас только раз в году. Когда родился маленький Чарли, она послала ему комплект энциклопедий. Она явно не баловала своего собственного сына, но заслужила его восхищение, а также восхищение всей страны. Чего ей не хватало, насколько я могла знать, так это любви.

Будет ли мой сын любить меня, когда станет достаточно взрослым, чтобы понимать, что такое любовь? Я укутала его в одеяло и улыбнулась; невозможно было сопротивляться желанию дотронуться до ямочки на его подбородке. Я сама не была уверена, что знаю, что такое любовь. За исключением одного – моего сына, уютно свернувшегося калачиком, доверчиво ухватившись за мой палец. Он послушно закрыл глаза и издал тихий удовлетворенный вздох.