Жена Болотного царя

Я сильно сомневалась в ее словах, но сдалась и пошла искать нашего вожака.

Сильный и бесстрашный волчий князь прятался от всех на пустой кухне. Нет, со стороны могло показаться, что он занят важными делами. Заваленный донесениями стол, по крайней мере, свидетельствовал именно об этом, но я-то сюда два часа назад уже забегала и эту же самую картину наблюдала. И за прошедшее время количество бумаг вокруг Ксэнара не изменилось.

— У меня к тебе деловое предложение, — с порога в бой ринулась я, — ты разрешишь костер на Звенящем пустыре разжечь, а я всем буду говорить, что ты занят, и чтобы тебя не беспокоили.

— ‎Там костры жечь опасно, — пробормотал он, нехотя подняв на меня взгляд, — какая-то мелкая нечисть шалит.

— ‎Ну, я же Огневица, что мне мелкая нечисть? Разберусь.

— ‎Безголовица ты, — проворчал Ксэнар, но выдержать взгляда моих просящих глаз не смог. Вернулся к своим бумагам, недовольно велев: — ‎Пусть костер закладывают, но чтоб не жгли его, пока меня рядом не будет.

Я радостно согласилась, еще не осознавая, что вечером в густой темноте именно меня пошлют искать вожака, что бы он дал добро костер разжигать.

Конец зимы праздновался совсем удивительным образом. Все дары и подношения, что деревенские хотели вручить своей волчице, были отнесены к жертвенному камню еще несколько дней назад. Сейчас же она спала, за дело взялись хранители, а нечисть, почуяв короткий миг свободы, выбралась из своих нор.

И не было в этот день, и даже в эту ночь никаких обрядов. Люди просто ходили по домам, угощались и угощали. Щедро разбрасывались ворохом искренних пожеланий и не жалели объятий.

И я, стоя посреди улицы, любуясь яркими огнями, костров, и уютным светом, льющимся из окон домов, чувствовала себя сытой, затисканной и счастливой.

Меня не пугали густые тени, сбежавшие от света костров, сбившиеся в кучу и словно ставшие совсем черными, осязаемыми, что ли. Не вызывал зябкой дрожи вид уходящей в темноту дороги и волчий вой, раздающийся иногда на соседних улицах, или даже на этой самой, вызывал лишь улыбку.

Из дома вожака я выбежала совсем ненадолго. Глотнуть свежего воздуха и чуть остудить разгоряченное, раскрасневшееся лицо, и забыла вернуться в тепло.

Легкий снег, одинокими снежинками кружился в темноте, поблескивал в свете костров и ложился на мои красные волосы, не покрытые платком. Колючий мороз заползал под не застегнутый, наскоро накинутый на плечи тулуп, и щипал кожу, а мне хотелось смеяться.

Что-то большое и светлое, искрящееся и горячее росло во мне, желая вырваться наружу.

Я была по-настоящему счастлива и хотела обнять весь мир.

Мне не приходилось отмучивать свой долг на дежурных новогодних посиделках с семьей, стараясь не загнуться от тоски, слушая нудные разговоры родственников и заедая все это каким-нибудь фирменным салатом, и не сидела где-нибудь с друзьями, не совсем понимая, новый год мы сейчас пытаемся праздновать, или чей-то день рождения. Я действительно провожала старый год, вместе со всеми здесь. Провожала старый год и ждала первый рассвет нового.

— Замерзнешь, — раздался сзади спокойный голос Ксэнара. Его единственного, пожалуй, не заобнимали в эту праздничную ночь. Даже Берна пару раз потискали, а вожака стеснялись.

И это было странно, если учесть, что обниматься здесь любили. В этом не было никаких сомнений.

Да и какие могут быть сомнения, когда даже Сэнар, выходца из другого мира, сегодня изрядно пообнимали и даже расцеловали, если бы не Ашша, вовремя занявшая оборону и отгонявшая от Сэнар всех желавших обняться (в основном девиц), то его бы уже и на сувениры растащили.

А Ксэнару досталось пару сдержанный жамканий за плечи и уважительных пожиманий кистей.

Серьезный вопрос: как облечь свои чувства в слова, оказался риторическим. Потому что никак.

Не хватало мне словарного запаса для этого. Все, что я могла выдать это маловразумительное:

— Ыххы!

Зато обниматься ринулась с удивившим меня саму проворством. Сжала хорошенечко нашего незатисканного вожака, и гаркнула, пряча лицо на его груди.

— С праздником!

В отличие от меня, Ксэнар свою совершенно не княжескую, обычную волчью шубу, вывернутую мехом наружу, даже не подумал застегивать, и я ткнулась носом прямо в теплую, пахнущую домом и покоем, рубаху.

Меня осторожно обняли за плечи, с сомнением повторив:

— С праздником.

— Как уж там у вас говорят? Чтобы год был легок?

Ксэнар кивнул.

Из соседнего дома грянул веселый смех, но быстро стих, растаяв легким, детским хихиканьем.

— Чтобы год был легким, — послушно подтвердил он.

— ‎Наклонись-ка, — велела я, чувствуя, как меня прямо распирает от накатывавших друг на друга чувств. Я была пьяной, хотя пила только травяной взвар, которым здесь баловались даже дети.

С сомнением Ксэнаркая на меня своими дикими желтыми глазами, он продолжил стоять прямо.

— Ну, наклонись, — потребовала еще раз, для надежности дернув за отворот шубы. Только после этого Ксэнар склонился, и я звонко, с чувством, чмокнула его сначала в правую щеку, а потом в левую.