Жена декабриста

Остальные придумывали, кто что мог.

В результате получился целый концерт. Миша играл на фортепьяно, Мария Ильинична и новый знакомый Геннадия Петровича пели романсы. Юлька решила плясать еврейские танцы. Наверное, там, где они с Мишей бывают, их этому учат.

— Ася, давай! С Юлей на пару.

Я пристроилась. Оказалось, нетрудно. И я как-то незаметно для себя растанцевалась, совершенно стесняться перестала. Тут Миша заиграл тему из «Кармен- сюиты». Когда-то, лет в пятнадцать, в хореографическом кружке я танцевала под эту музыку испанский танец. Только это было очень давно. Но я замешкалась, и все углядели в этом намерение:

— Танцуй, Ася! Танцуй.

— Мария Ильинична, платок дадите?

У Марии Ильиничны есть такой роскошный платок с бахромой.

Я повязала платок вокруг бедер и вышла на середину. Миша кивнул, вернулся к вступлению и заиграл.

Музыка побежала по позвоночнику, заполняя все пустоты существа, подчиняя тело чужим, отлитым в звуки чувствам. Я еще не очень верила, что смогу. Но, оказалось, руки, ноги, голова, плечи помнят, как жить под музыку. Только нужно дать им свободу-и нырнуть в танец. Я ведь так это любила! Так любила!

Лица слились в растянутое пятно. Взгляды настигали и подхлестывали. Но было уже все равно, смотрят на меня или нет. И когда Миша кончил играть, чуть затягивая последний аккорд, я была почти счастлива — Новый год для меня уже наступил.

— Браво! Бис! — закричал новый знакомый Геннадия Петровича.

— Так. Все возбудились, зарядились и тоже желают. Сейчас будут танцы! Голосуем. Кто «за»? Несогласное меньшинство просим удалиться в кухню или в коридор.

По-моему, Влад загубил в себе талант массовика- затейника. Или он тайком от общества подрабатывает на танцах в профилактории?

Митька приволок целую стопку пластинок, и они с Мишей стали выбирать подходящие. Правда, что ли, танцы?

Сначала поставили что-то быстрое — для разминки, и желающие встали в круг, бодро и неловко подергиваясь. Я не люблю современные танцы в кругу. И кто это только придумал? Наконец проигрыватель, после шуршащей паузы, выдавил медленную мелодию. Кто-то сразу выключил свет. Это, на мой взгляд, было совершенно лишним. И догадываюсь, чья это идея. Юля быстро-быстро зажигала свечки на елке. От слабых дрожащих огоньков пространство странно сузилось и сгустилось, тени по углам удлинились и задрожали.

— Разрешите?

В темноте глаза Влада кажутся желтыми и светятся, как у кота. Он так сильно прижал меня к себе, что я охнула. Он на это просил разрешения? С ужасом думаю, что на нас смотрят: Мария Ильинична, Сережка… А вдруг Геннадий Петрович тоже смотрит?

— Класснотанцуешь, Асюта. Мама научила?

— Влад, что ты делаешь?

Наклоняется ближе, шепчет в ухо:

— Что, Асенька?

— Пусти сейчас же!

— Конечно, конечно! — все так же шепотом. И руки, обманывая, сдвигаются. Становится только хуже: ближе, горячее.

— Влад, пусти!

— Ну, зачем же так? Ведь нам хорошо?

— Пусти, говорю!

— Асенька, радость моя, не жадничай. Мы же танцуем. Всего лишь танцуем. То ты одна танцевала — на середке, а теперь мы вдвоем. Или дядя Гена тебе не разрешает? А он тебе кто? — На секунду отодвигается и с интересом заглядывает в глаза. Потом — снова в ухо, почти касаясь губами: — А мы ему знаешь, что скажем? Что это материализм! Практика ощущений.

Я тебя чувствую, ты меня. Чувствуешь меня, Асенька?

Да, чувствую — недопустимо остро, с незнакомым пугающим удовольствием. Как тело может себе такое позволять? Будто у него нет головы. И даже сердца нет в этом теле-только пульсирующая кровь: забыла, куда течь, набухает, как река в половодье.

Музыка истощилась и смолкла. Влад наконец меня отпустил. Интересно, кто мешал мне освободиться раньше? Будто танец-законная зона для приставаний. Согласилась-терпи по полной программе. Такой общественный договор. Решила об этом не думать. Не хватало еще испортить себе праздник.

Сережка спрашивает:

— Что б-будем д-делать в две-енадцать часов?

Геннадий Петрович:

— Есть желающие слушать правительственное обращение?

Желающих не оказалось, и Юля предложила устроить снежный салют.

Все быстро оделись и вывалились во двор. Мороз был не сильный, но снежки не лепились. Тогда все набрали снега — кто сколько мог, и ровно в двенадцать, по сигналу Геннадия Петровича, подкинули снег вверх. Поднялось снежное облако. И тут же стало оседать на тех, кто его устроил. Юля закричала: «Ай!» Мише это «Ай!» так понравилось, что он набрал еще снега и стал Юльку забрасывать.

Зрелище оказалось невероятно заразительным и послужило толчком для новой идеи. Кто-то крикнул:

— А ну, ребята, в сугроб их!