Жена Денниса Хаггарти

Таковы были мои первые наблюдения над жизнью врача Дионисиуса Хаггарти и его жены; а встретился я с ним, по-видимому, в счастливую для него минуту, ибо впоследствии бедняга Деннис не раз вспоминал очаровательный вечер в Кингстауне и, очевидно, по сей день считает, что его друг был восхищен оказанным ему приемом. Его доход складывался из тысячи фунтов пенсии, да около сотни в год оставил ему отец, и его жене причиталось от матери шестьдесят фунтов в год, которые, как вы сами понимаете, миссис Гам ей не выплачивала. Медицинской практики у него не было, ибо он всецело посвятил себя уходу за Джемаймой и детьми, которых ему приходилось купать, выносить на руках, вывозить или выводить гулять, как мы это видели, и которые были лишены няни, так как их бедную слепую мамочку нельзя было оставлять одну. Миссис Хаггарти, в качестве больной, имела обыкновение до часу лежать в постели, так что первый и второй завтрак ей приносили в спальню. Пятую часть своего годового дохода Хаггарти затрачивал на то, чтобы его супругу катали в кресле на колесах, рядом с которым он ежедневно вышагивал определенное число часов. Затем подавали обед, и какой-нибудь доморощенный проповедник, каких очень много в Ирландии и к которому миссис Хаггарти питала глубочайшее уважение, восхвалял ее как образец добродетели и благочестия и сверх меры восхищался смирением, с каким она переносит свои страдания.

Что ж, у каждого свой вкус. Мне-то не кажется, что страдающей стороной в семье Хаггарти была она.

— Вы и представить себе не можете, при каких романтических и трогательных обстоятельствах я женился на Джемайме, — поведал мне Деннис впоследствии в разговоре на увлекательную тему его женитьбы. — Вы знаете, какое глубокое впечатление произвела на меня эта прелестная девушка в Уидоне; ведь с того самого дня, как я впервые ее увидел и услышал ее очаровательный романс «Черноокая дева Аравии», я почувствовал и в тот же вечер сказал об этом нашему Турнике, что для меня черноокая дева Аравии — это она, и не то чтобы она родилась в Аравии, на самом деле она из Шропшира. Как бы то ни было, я почувствовал, что встретил женщину, посланную мне судьбой на горе и на радость. Вы ведь знаете, что в Кенилворте я сделал ей предложение, получил отказ и чуть было не застрелился, — нет, вы этого не знаете, я никому не говорил об этом, но должен вам сознаться, что был весьма близок к самоубийству, и какое счастье, что я не застрелился, — поверите ли — бедняжка с самого начала была в меня влюблена не меньше, чем я в нее.

— Неужели? — полюбопытствовал я, вспомнив, что любовь мисс Гам (если она в самом деле была влюблена) в ту пору выражалась до чрезвычайности странным образом; впрочем, как известно, чем сильнее женщина любит, тем она искуснее скрывает свое чувство.

— Да, по уши влюблена в беднягу Денниса, — продолжал сей достойный малый, — кто бы мог подумать! Но я знаю об этом из самого достоверного источника, от ее родной матери, с которой я отнюдь не в дружбе, но это она все же мне сообщила, и я расскажу вам, когда и при каких обстоятельствах.

После Уидона мы три года простояли в Корке, и все случилось в последний год нашего пребывания на родине, — какое счастье, что моя любимая успела высказаться вовремя, а иначе, что было бы с нами теперь! Так вот однажды, возвращаясь с учений, я увидел у открытого окна женщину, одетую в глубокий траур, сидевшую возле другой, которая показалась мне нездоровой, и первая женщина вдруг вскрикнула: «Господи, боже мой! Да ведь это же мистер Хаггарти из сто двадцатого!»

— Уверен, что узнаю этот голос, — говорю я Уискертону.

— Благодари бога, что тебе не довелось узнать его поближе, — отзывается он, — ведь это «леди Шум и Гам». Готов поручиться, что она опять охотится за мужем для своей дочки. В прошлом году ездила в Бат, в позапрошлом в Челтнем, где, право слово, каждая собака ее знала!

— Я попросил бы вас воздержаться от непочтительных замечаний о мисс Джемайме Гам, — сказал я Уискертону, — она принадлежит к одной из знатнейших ирландских фамилий, и, помимо того, каждое неуважительное слово о девушке, к которой я когда-то сватался, я сочту личным для себя оскорблением — поняли?

— Так что ж, женись на ней, если тебе так хочется, — говорит Уискертон в раздражении, — женись — и так тебе и надо!

Жениться на ней! От одной этой мысли голова у меня пошла кругом, и, будучи по натуре горячим, я вовсе обезумел.