Жена-девочка

— Авторы романов, — ответил он наконец, — имеют привилегию на создание воображаемых образов. Иначе это не были бы романы. Эти образы иногда идут от реальных лиц — не обязательно от тех, кто, возможно, фигурировал в описанных сценах, но часто от тех, кто в какое-то время и совсем в другом месте произвел впечатление на автора.

— И Зёй была одной из них?

Все еще ощущалась эта дрожь в ее голосе. Как сладкая музыка звучало она в ушах того, у кого спрашивали!

— Да, она была и она существует.

— Она все еще жива?

— Да, она все еще жива!

— Да, конечно. Почему должно быть иначе? И она должна быть все так же молода?

— Только пятнадцать лет — на днях исполнилось!

— Действительно! Какое невероятное совпадение! Вы ведь знаете, что мне как раз вчера исполнилось пятнадцать?

— Мисс Вернон, есть еще много странных совпадений, кроме этого.

— Ах! верно; но я не подумала об этом, только о возрасте.

— О, разумеется — после такого дня рождения!

— Это действительно был счастливый день. Я была счастлива как никогда.

— Я надеюсь, чтение книги не опечалило вас? Если так, то я буду сожалеть, что вообще написал ее.

— Благодарю вас, спасибо! — ответила девочка. — Очень мило с вашей стороны говорить так.

И, сказав это, она замолчала и задумалась.

— Но вы сказали, что не все в романе правда? — продолжила она разговор после паузы. — Что именно — выдумка? Вы ведь сказали, что Зёй — реальный образ?

— Да, это правда. Возможно, только она в романе — правдивый образ. Я могу сказать так. Она была в моем сердце, когда я писал этот образ.

— О! — воскликнула его собеседница, вздохнув. — Это, не могло быть иначе, я уверена. Без этого бы вы не могли описать то, что она чувствует. Я ее ровесница, я знаю это!

Майнард слушал эти слова с восхищением. Никогда еще более прекрасной рапсодии не звучало в его ушах!

Дочь баронета, казалось, пришла в себя. Возможно, врожденная гордость ее положения, возможно, более сильное чувство надежды на взаимность помогли ей справиться с собой.

— Зёй, — сказала она. — Красивое имя, очень необычное! У меня нет права спрашивать вас об этом, но я не могу обуздать свое любопытство. Это ее настоящее имя?

— Нет, имя не настоящее. И вы — единственная в мире, кто имеет право знать это.

— Я! Почему?

— Потому что настоящее имя — ваше! — ответил он, не в силах более скрывать правду. — Ваше имя! Да, Зёй в моем романе — всего лишь образ красивого ребенка, впервые повстречавшегося мне на пароходе Канард. Она была еще девочкой, но уже прекрасной и привлекательной. И так думал тот, кто увидел ее, пока эта мысль не породила страсть, которая нашла выражение в словах. Он искал и нашел ее. Зёй — это результат, это образ Бланш Вернон, написанный тем, кто любит ее, кто готов умереть ради нее!

Во время этой страстной речи трепет вновь охватил дочь баронета. Но это не было дрожью от страха. Напротив, это была радость, которая полностью овладела ее сердцем.

И сердце это было слишком молодое и слишком бесхитростное, чтобы скрывать или стыдиться своих чувств. Не было никакого притворства в быстром и горячем признании, которое затем последовало.

— Капитан Майнард, правда ли это? Или вы мне льстите?

— Правда от первого и до последнего слова! — ответил он тем же страстным тоном. — Это правда! С того самого часа, как я увидел вас, я никогда уже не переставал думать о вас. Это безумие, но я никогда не смогу перестать думать о вас!

— Так же как и я о вас!

— О, Небеса! Неужели это возможно? Мое предчувствие сбывается? Бланш Вернон! Вы любите меня?

— Довольно странный вопрос к ребенку!

Реплика была сделана тем, кто до этого момента не принимал участия в беседе. Кровь застыла у Майнарда в жилах, как только он узнал высокую фигуру Джорджа Вернона, стоявшую рядом, под сенью деодара!

* * *

Еще не было двенадцати ночи, и у капитана Майнарда было достаточно времени, чтобы успеть на вечерний поезд и вернуться на нем в Лондон.

ГЛАВА LII. ЗНАМЕНИТЫЙ ИЗГНАННИК

Эра революций закончилась, спокойствие было восстановлено; мир установился во всей Европе.

Но это был мир, основанный на цепях и поддерживаемый штыками.

Манин был мёртв, Хеккер — в изгнании за океаном, Блюм был убит — так же, как и ряд других выдающихся революционных лидеров.

Но двое из них все еще были живы, — те, чьи имена наводили страх на деспотов от Балтийского до Средиземного моря и от Европы и до Атлантики.

Это были Кошут и Маззини.

Несмотря на мутные потоки очернительства — а власть предержащие приложили к этому много усилий — эти имена все еще обладали притягательной силой, это были символы, способные поднять народы к новому штурму оплотов деспотизма, в борьбе за свободу. Особенно верно это было в отношении Кошута. Некоторая поспешность Маззини — вера в то, что его доктрина также является красной, иными словами, революционной, — трансформировалась со временем в более умеренную и либеральную концепцию.