Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ)

Долго разыскивать супругу не пришлось.

Эмелина оказалась в библиотеке. Свернувшись в глубоком кресле и поджав под себя ноги, льерда сосредоточенно смотрела в раскрытую книгу, лежащую на коленях.

Надо сказать, что библиотека, носившая это гордое название, пока что была просто комнатой, небольшой и светлой. С беленными, каменными стенами, узким окном, прикрытым широкой, светлой шторой и двумя полупустыми шкафами, стоящими друг напротив друга.

По памяти Диньера, прежде, ещё при жизни отца, Ланнфеля — Старшего, литературы в доме было немного. Дишен любителем печатного слова не являлся, имея под рукой разве что пару томов «Свода Законов и Правил» да «Гран — Талльских Историй», двух или трех замызганных, ветхих книг с засаленными, темными листами, покрытыми то ли жирными пятнами, то ли ещё какой — то гадостной дрянью.

Сам Диньер, всю рукописную и печатную науку освоив в Призонской Школе и Ракуэнской Академии, больше к этому тошнотворному делу — чтению, не прикасался.

Поэтому о наполнении шкафов библиотеки поместья «кораблями мудрости» особо не и заботился.

Немного книжек всё же появилось тут с приездом Эмелины. В основном, по швейному и кулинарному делу, купленных супругами в бумажной лавке Призона во время деловых и увеселительных поездок. Также имелась здесь и большая, фамильная книга Астсонов по домоводству, доставшаяся льерде Ланнфель в наследство от матери. Непонятно как затесался меж ними пухлый том руководства по выкладке печей и каминов. Несколько словарей и учебников, привезенных Корой. И немного дешевых, любовных романчиков в ярких обложках, украшенных аляписто намазанными на них бантиками, бабочками и цветами.

Один из них Ланнфель даже прочел, через слово скабрезничая, плюясь и хохоча. Окончив же, наконец, мучить себя приторной мутью о двух всё никак не могущих воссоединиться любящих сердцах, отшвырнул прочь поганенькую книжонку.

— Харчок на постном масле, а не рассказка, — объявил он тогда супруге — Всю дорогу друг другу мозги клевали, а в конце умерли. Бред собачий.

Льерда же Ланнфель в ответ на эту критическую рецензию пожала плечами, предложив супругу «написать лучше». Добавив, что Приезжий сам — то пока не написал ничего, кроме непристойностей на стенах нужника, либо ученических столах.

— Пока учителя твои трудились, ты сидел да расписывал бумаги невесть чем! Умничаешь тут…

— Пф! Сама — то… Светоч науки. Гордость Пансиона Для Чистоплюек, Великолепная Бильер…

Словом, любителями чтения никто из них не был, вот поэтому — то сейчас неожиданно льерду Ланнфелю было наблюдать супругу свою, уткнувшуюся в книгу, подобно прилежной пансионерке — отличнице.

— Я тебя видеть не могу, — голос Эмелины странно хрипел и дрожал — Мы же сколько раз договаривались не врать, Диньер… А ты… Ну вот как ты мог⁈

— Да что такое? — вольник попытался развернуть жену к себе — Что опять произошло?

Коротко всхлипнув, льерда, вырвавшись, бросила на низкий столик злосчастное, скомканное письмо.

— Кто она? — злые всхлипы рвались из горла Эмелины, перемешиваясь с рыданиями и тяжелыми, рваными вздохами — Какое «будущее» там ещё… С ней, да? И какое там… Давно у вас началось? Ну! Что молчишь? Давай, рассказывай, Приезжий! Кто такая эта дрянь? Давно ты с ней крутишь, а? ОТВЕЧАЙ, Я ТЕБЕ СКАЗАЛА!

Да твою же… мать!

Ну, письмо. Понятно, что придется объяснять о предстоящем визите в Ракуэн. Да он, Ланнфель, и объяснил бы! Всё равно рассказал бы супруге про свой скорый отъезд. Это да.

Только вот… что сейчас плетет Эмми? Что она имеет ввиду?

— Серебрянка, — начал очень осторожно и вкрадчиво — Это письмо от Саццифира, в ответ на твоё послание. Его сегодня доставил гонец. Я бы тебе и так рассказал… После праздников оставлю тебя у папаши, да и съезжу. Сам, по быстрому. Зачем тебе мотаться? Далеко это, да и… ну просто, зачем?

Потерявшая терпение льерда Ланнфель сорвалась с места.

Размахивая руками и истошно вереща, принялась выкладывать мужу свои догадки, перемежая их слезами, обвинениями и угрозами.

— Так вот что, дорогой мой Приезжий! Ничего она не получит, ясно? Может, там у вас и любовь была до самого потолка, а может, и дитя имеется… Однако, тебя я НЕ ОТДАМ! Ясно? Тебе понятно? Сбежишь, поеду за тобой следом. Разыщу и прибью, аки клопа. И ей, тварюшке этой, волосы повыдергаю! Ты мне НЕ ИЗМЕНИШЬ! Понял?

С трудом вычленив из сумбурного потока истерических воплей смысл, Ланнфель внезапно… расхохотался.

Заставив супругу ненадолго оторопеть от этого смеха, шагнул к ней. Сдавив в объятиях трясущееся, всхлипывающее, вырывающееся тело, крепко прижал к себе жену.

— Ох, Серебрянка, — жарко прошипел в пушистую макушку, ощущая странное торжество и какую — то внутреннюю удовлетворенность — Ты ерунду придумала. Нет у меня никого, Эмми. Нет, дорогая моя. И не будет. Никогда. Это я уж точно знаю. Слышишь? Не плачь, нельзя тебе так… волноваться. Эмелина! Я кому говорю?

Не в силах вывернуться из тяжелого кольца рук, льерда что — то пробурчала в грудь супруга.