Жена фабриканта

Обратно он возвращается домой уже через неделю, одетый в чужую грязную одежду, сильно пьяный. В сенях его уже никто не встречает. Бормоча и шатаясь, молодой купец проходит к себе и, не снимая сапог и верхней одежды, валится на кровать.

Ранним утром мать заходит к нему, раскрывает окна настежь и снова стыдит.

Петр приоткрывает осоловевшие и красные глаза и равнодушно выслушивает наставления. Весь день он отсыпается, а вечером снова исчезает.

Если же после своего возвращения он никуда не ходит, то обычно отлеживается дня два или три. Иногда в бессильной ярости начинает кидаться в стену какими-нибудь предметами.

В такие драматические моменты, Александра Васильевна, напряженно стоящая за его дверью, подслушивает, что происходит в комнате сына, – понимающе и встревожено переглядывается с Лукьяновной и вздрагивает. Она не заходит к нему, зная, что приход вызовет в нём новый приступ ярости и ненависти.

Улучив момент, когда тот выйдет, она идет за ним неотвязно. Вздыхает, и спрашивает, будто бы невзначай:

– На кого ж ты, милушка мой, так вчера осерчал, что стулья опрокидывал? Лукьяновна чуть самовар на себя не пролила…. Что у тебя случилось, сынок? Не таись перед матерью-то. Совет дам. Я ведь, в жизни все порядки знаю, столько лет уже прожила….

– Вы не поймете, – отмахивается Пётр.

– Это всё пьянки да гулянки виноваты. Говорю тебе, что это тебя пьяные бесы крутят. Почему ты меня не слушаешь? Всё безделье твое. Ты, бы, как старшие братья, в лавку в приказчики поступил. Хочешь, замолвлю словечко? – с надеждой спрашивает она.

Услышав про братьев, Пётр мрачнеет. Грубо отвечает и разворачиваясь, уходит, оставляя мать в ещё большей тревоге.

В другой раз она заводит с ним разговор про женитьбу:

– Ты бы тогда, что ли женился. Глядишь, и жизнь бы у тебя наладилась. Старшие братья-то вон, как хорошо живут. Тьфу, тьфу, – суеверно восклицает она и сплёвывает через плечо. После чего покаянно и с жаром крестится, глядя на икону в красном углу.

– А чего на них глядеть-то, – бурчит Пётр, – я не торговый человек, ум у меня по-другому устроен. Я стихи и поэмы умею сочинять. А братья мои только деньги считать умеют, и на счётах щелкать…, – напыщенно заявляет он.

– Ах, вот оно что! Стихи ты у нас сочиняешь, – скептически повторяла купчиха, – да, ты их уже столько насочинял, – что и не пересчитать! Говорю тебе, брось эту дурь. Пустым делом занимаешься, – со знанием дела уговаривает она.

– Не уговаривайте, не брошу. А будете настаивать, сниму себе квартиру и отделюсь от вас, – пугал маменьку Пётр.

Александра Васильевна вздрагивает. Ей не хочется отпускать слабохарактерного безвольного сына от себя, рассуждая про себя, что уж, лучше он будет у неё на виду, чем на улице, где его мигом погубит дурная кампания:

– Чего удумал! Да, разве же я тебя выгоняю? И слышать ничего об этом не хочу! Никуда от себя не отпущу! – всполошившись, машет она руками.

Порой, не дождавшись сына домой, она усаживается в коляску и отправляется на его поиски, объезжая известные ей злачные городские места. Найдя в каком-нибудь ресторане или трактире, она оплачивала за него счета и привозит домой обычно в полубесчувственном пьяном состоянии.

Не желая тревожить старших сыновей, до поры до времени ей удаётся скрывать от них свою беду. Она тихо надеется на бога, истово молится, ходит по дальним монастырям и церквям пешим ходом вместе с паломниками, однако избавлению сына от бесовского наваждения пьянства это не помогает.

5

Не ведала Александра Васильевна, что Петруша ее попал под дурное влияние преступников, промышлявших в Москве вымогательством, шантажом и воровством денег через поддельные векселя. Мошенники в первый же день знакомства с младшим Ухтомцевым, как только проведали, что тот родом из богатой купеческой семьи, к тому же имеет братьев-миллионеров, напоили и привезли его в одну из съемных квартир, где принялись играть с ним в карты на деньги.

С того дня так и повелось::: днем гулянки и пьянки, ночью – азартные игры. И чем чаще Петр гулял с привязавшейся к нему дурной кампанией, тем больше и сам понимал, что запутывается, отрезая себе возвращение к прежней жизни. А вскоре и таившаяся в его организме давняя наследственная тяга к алкоголю, подкрепляемая ежедневными возлияниями, дала о себе знать и быстро перешла в пагубную и болезненную страсть.

Осенью 1867 года матери удалось уговорить его поехать с Гаврилой Андреевичем в Воронеж к старшей сестре, в надежде, что тот, уехав из Москвы, отвлечётся от прилипчивых приятелей и от выпивки. Купчиха была бы уже и рада, если бы Пётр остался в Воронеже жить, но тот уже и сам не хотел….

Через два дня после приезда, Пётр тайком вытащил из кармана сюртука Гаврилы Андреевича, пока тот спал, наличные деньги и сбежал в Москву. Домой он не вернулся, а сразу же отправился к приятелю Жардецкому.

Поспешивший следом Гаврила Андреевич доложил купчихе о воровстве и исчезновении Петра.

– Как пить дать в Москве уже. Как сам думаешь? Больше негде. Эх, что же, ты… Как же так, – сетовала Александра Васильевна.