Жена фокусника

Руки трясутся, и я никак не могу унять дрожь. Женщина, что говорила со мной по телефону – низенькая, светловолосая – старательно записывает с моих слов фамилию, имя, отчество, адрес проживания. Нет, я не знаю, совпадает ли он с пропиской. Да, он точно прописан в этом городе. Документы? Документы обычно лежат в машине. Я не знаю, где она сейчас. Нет, не знаю группы крови. Аллергические реакции? Не знаю. Курит. Пьет, умеренно. Операции? Не в курсе. Непереносимость медицинских препаратов? Не знаю. Нет, не знаю. Не в курсе. Не уверена, но, кажется, нет. Нет. Нет. Нет. Я не знаю. И пока из меня сыплются «нет» всех мастей, я ловлю себя на мысли о том, как же плохо я его знаю – я знаю, какие сигареты он курит, какой алкоголь предпочитает, знаю, что он любит телятину и не любит курицу, знаю, что его раздражает, когда курят в постели, знаю, что ему безумно нравятся мои ноги, знаю, что он любит в сексе. Но вряд ли все эти знания сейчас пригодятся медицинскому персоналу. И в голове рождается весьма неуютный вопрос – кто же мы друг другу – близкие или чужие? Что считается настоящей близостью – знание того, какого числа выдан его паспорт, твердая уверенность в том, что если я приготовлю салат с сельдереем, он к нему даже не притронется, учуяв его еще с порога или абсолютное, топографически дотошное знание рельефа и всех особенностей строения его детородного органа? Я его знаю или нет? Где же эта чертова точка отсчета? Где ориентиры, буйки, светоотражающие полосы? Как мне понять, чего стоит все то время, что мы провели вместе? Это время – оно потеряно или накоплено? Можно полгода спать с человеком и оставаться чужими. Можно прожить с человеком в браке десять лет и так и не стать близкими людьми. Можно провести всего две ночи, чтобы узнать о нем так много, что никак не удается забыть…

Пошел вон из моей головы!!!

Женщина поднимает телефонную трубку доисторического телефонного аппарата и звонит куда-то. Она приглашает кого-то прийти на пост. А мне решительно нет никакого интереса, кто это и зачем она ему звонит, но мне есть дело до того, к кому я приехала. Я хочу увидеть человека, ради которого я оставила ребенка у соседки и понеслась на другой конец города. Женщина кивает головой и кладет трубку:

– Подождите (никаких тебе «пожалуйста» или «присаживайтесь»), сейчас придет лечащий врач.

Я кивнула и отошла от стола с высокой стойкой. Коридор пустой, что неудивительно – конец приемного времени. Здесь тихо, пахнет медикаментами и казенной едой. Меня перестало подкидывать, но кишки стали закручиваться в морские узлы. Эхо моих шагов отлетает от стен с неуютным звуком шариков от пинг-понга, и это странным образом пугает меня гораздо больше, чем все ситуация в целом.

В конце коридора открывается дверь и появляется мужчина – высокий, худой с узким, усталым лицом. Внешние уголки его глаз немного опущены вниз, и это делает его взгляд грустным. Белый халат на нем висит, несмотря на то, что по плечам сидит размер в размер. Он идет медленно, на ходу листая папку с бумагами, бегло просматривая исписанные листы. Когда до меня осталось лишь несколько шагов, он поднимает голову, но смотрит не на меня, а на светловолосую медсестру, сидящую за столом:

– Кровь пришла? – спрашивает он.

Та отрицательно помотает головой.

– Уже должна была. Сходи в лабораторию, – говорит он и тут же поворачивается ко мне. – Вы к молодому человеку из четыреста семнадцатой?

Я киваю. Он идет навстречу мне, медсестра поднимается и, обойдя стол, семенит короткими, полными ногами по коридору, направляясь к двери, из которой только что явился мужчина.

– Меня зовут Анатолий Маркович. Я лечащий врач.

– Марина, – сказала я, удивившись тому, до чего же спокойно звучит мой голос.

Он кивает:

– Вы кем ему приходитесь?

– Мы встречаемся.

Врач понимающе кивает и опускает глаза в бумаги. Вот – со взрослыми все просто.

– Документы привезли?

– Я даже не знаю, где они.

– Поищете?

– Постараюсь.

– Будьте любезны, а то он у нас оформлен, как бомж.

– Могу я его увидеть?

– Я настоятельно не рекомендую. Он пришел в сознание, но находится под сильными обезболивающими, так что поговорить у вас не получится. Выглядит он хуже, чем дела обстоят на самом деле, так что вы, скорее, напугаетесь, чем получите объективное впечатление. Я бы вам не советовал.

– Ладно, – киваю я. – Что с ним? Объективно.

– Объективно… – он раскрывает карту и пробегается взглядом по одному листу, отгибает его, смотрит на бумагу под ним, возвращается к первой и снова наспех просматривает. – Жить будет. У него сотрясение средней тяжести, сломана правая нога и множественные гематомы. Но он молодой. Организм хорошо справляется.

– Анатолий Маркович, что именно с ним случилось?

– А что, полиция с вами не связалась? – удивленно вскидывает брови врач, поднимая на меня глаза.

– Нет, – отвечаю я, ошарашено.

– Его избили.

Я открыла рот, но стояла, не говоря ни слова. И лишь когда я услышала собственный выдох – прерывистый, предыстеричный – поняла, что меня интересует только один вопрос:

– Кто?