Жена Гоголя и другие истории

Как ни воспринимай происходящее, а положение мое от этого ничуть не улучшалось. Меж тем совсем стемнело. Поднялся сильный влажный ветер, довершая надо мною то, что было начато в те дни сырой погодой. Я слышал, как яростно, почти враждебно скрежещут, корчась, могучие деревья; и гул тот лишь усугублял мою подавленность. Добавлю, что от голода меня всего скрутило, я думал лишь о том, чтоб поскорей найти радушное пристанище и дух перевести. Однако неподступное, вернее даже, заколдованное место к тому не очень-то располагало. Таинственные обитатели гостей не жаловали вовсе, поскольку не услышать мои призывы было невозможно. Применять насилие я не хотел, да и не мог. Дальнейшие попытки представлялись как изначально бесполезные: похоже, не оставалось ничего другого, как убираться прочь. Напоследок я решительно забарабанил сквозь решетку в оконное стекло.

На этот раз собаки не сдержались и взорвались заливистым, неукротимым лаем, рыча и завывая, как полагается озлобленному зверю. Собаки ловко прыгали на стекла, пытаясь, вероятно, их выдавить. На короткие мгновения встречался я глаза в глаза с одной из них или с обеими одновременно; когда они соскакивали вниз, от их недолгих взглядов возникало и странное, и неожиданное чувство; в них смешивались бешеная ярость и полная растерянность, едва ли не отчаянье.

Я выжидал. Жизнь моя была в опасности, ведь, ежели хозяин дома действительно замыслил от меня избавиться, довольно было выпустить собак — и уж тогда мне не спастись. Я не терял надежды, что после этакого гвалта хоть кто-нибудь покажется. Но тщетно — никого... Подумал было, что в доме только волкодавы. Тогда откуда взяться дымящемуся блюду, не говоря уже об остальном? Отпрянув от окна, я выстрелил и вновь вернулся к наблюдательному пункту. Собаки заметались пуще прежнего, но и на этот раз никто не вышел. Отчаявшись, я не на шутку рассвирепел. Сперва я прибегать к насилию не собирался, теперь отважился пойти на крайний шаг — любым путем проникнуть в дом, пусть вопреки желанию его хозяев. Конечно, если кроме волкодавов таковые вообще имелись и выступали не в облике злых духов, а в человеческом обличье. Я начинал терять рассудок и был готов поверить во что угодно.

Глава третья

Допустим, мне удастся выломать какую-нибудь дверь (об окнах и мечтать не приходилось: по крайней мере те, что мне попались, надежно забраны решеткой), но как смирить остервенелых псов? Набравшись смелости, я порешил, что уложу обоих. Стрелять по ним через стекло — заведомо дать промах, чреватый для меня рискованным исходом. Ведь самый выстрел им разгородит дорогу; к тому же в моем охотничьем ружье всего лишь два заряда. В придачу такой наскок явился бы открытым проявлением враждебности по отношению к загадочным жильцам, которые в конечном счете оставались хозяевами положения и преспокойно могли сразить меня, к примеру, из окна или другого места в ответ на все мои вооруженные потуги. Надежней было выманить собак из дома и действиям моим придать хоть видимость самозащиты. Конечно, эти рассуждения особо связными не назовешь, но что поделать, ничего другого в тот момент я не сумел измыслить.

Тем часом сгустилась непроницаемая темнота, надломленная, но не рассеянная мерклым светом, сочившимся из залы. Я поискал опору для исполнения моей задумки, а если проще — дерево, забраться на которое я мог бы без труда. Возле террасы я обнаружил нечто подходящее. Мой план был прост: разбить оконное стекло, занять исходную позицию, то есть залезть на дерево, и уж оттуда, не подвергаясь риску, стрелять по волкодавам против света, сначала в одного, потом в другого. Я рассчитал, что при таких размерах они едва ль протиснутся в решетчатый проем и, вероятно, будут вылезать по одному. Пока что я запомнил направление, в каком мне двигаться, и точное число шагов до дерева. Затем я дважды со всего размаху ударил по стеклу прикладом. В зале разразилось светопреставленье: захлебывающийся, как от боли, лай собак покрыл громоподобный звон разбитого стекла. А я уже сидел в своей засаде с ружьем наизготовку и поджидал противника.

Однако ожиданье оказалось долгим. Оправившись от первой буйной вспышки, собаки высунули морды и тут же подались назад, оставшись у окна и водрузив на подоконник лапы. Не прекращая адский рык, они робели выставляться. Минутой раньше, дай им волю, они, казалось, разорвут меня на части. И вот, когда свободен путь, собаки не воспользовались им. Не потому, что трусили, а и на сей раз повинуясь чьему-то тайному приказу. Наружу нам нельзя, как бы давали они понять, но только сунься внутрь. Конечно, и в такой позиции я подстрелил бы их наверняка и все же пребывал в бездействии и замешательстве. Атаки не последовало, и мне недоставало, я бы сказал, серьезного предлога.