Жена господина Мильтона

Против других стихов были следующие надписи: «Поэты живут вечно», «Все завидуют хорошим поэтам, но им также дана бессмертная слава», «Мужчины стараются, чтобы у них были порядочные жены», «Горе тому, кто женится на красавице», «Все рождены для любви».

Лучше всего его образ мышления выражали слова: «Как прекрасно!», написанные о стихах, описывающих пастуха.

Он навзничь лежит, и посох им брошен,
Открыта вся грудь — какой он хороший!
Венера сказала б, увидев тот локон, —
Адонис живой, здесь воскресший, и вот он
Явился пред нею в небесной красе,
Как призрак любви. Удивительны те,
Кто, веря в любовь, в уединение душ,
Вселяются в нас и по жизни ведут.

Господи! — опять он вспоминает свое безрезультатное путешествие в Италию! Может, он надеялся там встретить Венеру?

Когда Мильтон дочитал главу до конца, он сообщил мне, что Транко согласилась служить нам за пятнадцать шиллингов в год, и он думает, что она не станет нам обузой. И добавил:

— Если она окажется честной и трудолюбивой женщиной, то после того, как ваш отец выплатит мне обещанные деньги, я стану ей платить сто пятнадцать шиллингов в год.

При его словах я воскликнула.

— Что еще за обещанные деньги? Надеюсь, что он вам обещал немного, потому что мы небогаты, и ему приходится много тратить на нужды именья.

— Нет, он мне должен не так много, как мне хотелось бы — всего тысячу фунтов. Отец обещал мне заплатить на Михайлов день, когда к нему поступят деньги из Уэльса, и тогда же он мне выплатит старый долг, который уже давно просрочен.

Меня поразили эти новости — я могла поклясться, что у отца нет ни клочка земли в Уэльсе. А если у него они были, зачем он тогда принудил меня к этому браку, заявив, что мы — нищие? И еще, неужели он соблазнил моего мужа обещанием денег, которых, как он знал, у него никогда не будет?!

Я поблагодарила мужа за Транко и продолжила чтение, но в голове у меня вертелись мысли по поводу моего приданого.

Мильтон закрыл книгу, подошел ко мне и, раздвинув волосы на шее, как раздвигают занавес, поцеловал меня в ямочку. Я не знала, что сказать, и делала вид, что продолжаю читать. Но он взял у меня из рук книгу и захлопнул ее. Мильтон запер двери дома и повел меня наверх, где меня ожидал сюрприз.

Я была поражена, когда увидела, что наша спальня украшена прекрасными индийскими шелками и лентами, а на постели лежали полосатые серебряные и с золотом ткани. На столике было разложено пиршество для влюбленных и стоял серебряный кувшин с вином, красивые фрукты и кексы с тмином.

— Дорогой муж, почему ты из всех двенадцати дней выбрал именно сегодняшний день, когда я не смогу быть с тобой?

— Почему я не могу это сделать? — спросил Мильтон, становясь лиловым, как бородка у больного петуха индейки.

— Потому что, — ответила я, — у меня сегодня расцвели красные цветочки.

— Цветы! Опять цветы?!

— Вытаскивай раскладушку, — сказала я, не зная плакать мне или хохотать.

— Но почему ты мне не говорила? — начал он.

— И разве ты мне не приказывал молчать? — спросила я.

ГЛАВА 15 Возвращение в Форест-Хилл

Чем больше я пыталась объяснить моему мужу, что своей суровостью и нетерпимостью он только ухудшает отношения со мной, тем больше он злился и бушевал. Он никогда не признавал себя виноватым, боясь, что подобное признание может подорвать его авторитет. Он часто менял собственное мнение, даже в вопросах религии, хотя я пишу об этом без упрека и иронии, а просто констатирую факт. Он был постоянен в одном — в вере в собственную непогрешимость. Ни один человек на земле не был так предан самому себе!

Чтобы наказать меня за мой обман и глупую шутку, как он назвал это, он изгнал меня из спальни на три недели, заставив спать в крохотной каморке позади спальни. Днем он мне не позволял выходить из дома. Мне было совершенно нечего делать — наша одежда была в полном порядке, а вышивала я плохо. Мы не держали птицу и не варили пиво.

Мне нравилось возиться в кухне, но муж мне сказал, что там без моей помощи вполне могут справиться Джейн и Транко и что я стану только отвлекать их разговорами. Он мне не позволял петь и играть на гитаре, потому что, как он говорил, мое пение отвлекало его от занятий. Со мной никто не мог поиграть в карты, и мне нечего было больше делать, как только читать. Но если я хотела взять с полки книгу, то прежде должна была попросить у него позволения. Если он считал, что мне не следует читать эту книгу, то я ее не получала. Я попросила разрешения присутствовать на уроках латыни для его племянников, потому что я еще не забыла азы латыни, когда учила ее у нашего викария преподобного Фулкера, но он ответил, что мое присутствие станет отвлекать мальчиков и ему будет очень неудобно.

— И кроме того, — сказал он улыбаясь, — одного языка для женщины вполне достаточно.