Жена или жертва?..

— Юная? — сухо переспросила я. — О нет! Уже нет. Сейчас я чувствую себя старше, чем Номи. Старше всех на свете.

Он ласково покачал головой.

— Ты еще очень молода и обязательно будешь счастлива снова.

Трент приблизился ко мне, протянул руку, приподнял мой подбородок и поцеловал меня — легко и нежно.

— Мне все еще хочется целовать тебя, — признался он. — Я не могу думать о тебе как о жене Гленна.

Я и не была ею. Больше не была, Меня так сильно тянуло к Тренту, мне так хотелось почувствовать себя уютно и спокойно в его объятиях. Но я вовремя опомнилась и отступила на шаг.

— Я принес тебе подарок, — сказал он. — Хотел вручить его на Рождество, но после всего случившегося у меня не было такой возможности. — Он вынул из кармана куртки плоскую узкую коробочку и протянул ее мне. Яркая обертка и праздничная ленточка смотрелись сейчас как-то странно, ведь это Рождество было вовсе не веселым. Но меня тронуло его внимание, и слезы сами побежали из моих глаз.

— Не открывай ее сейчас, — тихо проговорил Трент. — Возьми в свою комнату и открой, когда будешь одна. — Он повернулся и пошел прочь, но вдруг остановился. — С тобой все в порядке, Бернардина?

— Да, — ответила я. — Сейчас уже все хорошо.

— Если я понадоблюсь тебе, ты только позови, и я приду, — сказал он и ушел.

Я была уверена, что могу на него рассчитывать, и это придавало сил. Мне стало любопытно, что находится в коробочке, и я решила поскорей вернуться домой, чтобы открыть ее. Обернувшись, я обнаружила, что Трент остановился и смотрит мне вслед. Я помахала ему и, ощущая себя гораздо более спокойной и храброй, продолжила свой путь. Мне действительно стало гораздо лучше, потому что теперь я знала, что Трент Макинтайр беспокоится обо мне.

Вернувшись в дом, я сразу же поднялась наверх и закрылась в своей комнате, затем развязала ленточку, сняла обертку и открыла свой подарок. Внутри коробочки оказалась пачка писем и записка: «Думаю, они помогут тебе даже больше, чем мне».

Там были собраны все письма моего отца к Тренту, собранные за долгие годы их дружбы. Писем оказалось не так уж много, но Трент сохранил все, и я с трепетом развернула первое.

При виде знакомого размашистого почерка меня охватило какое-то теплое, волнующее чувство. Как будто не просто мой отец вошел в комнату и присел рядом со мной, но и Трент стал для меня более живым и понятным. Благодаря этим письмам я узнала его лучше. Оказывается, Джон Блейк высоко ценил своего молодого друга, доверял ему и много ожидал от него в будущем.

В письмах встречались упоминания обо мне и моей матери, и вся наша теплая счастливая семейная жизнь ненадолго вернулась ко мне. Сейчас глубокие философские мысли, которые мой отец так часто использовал в своих лекциях и беседах со студентами, значили для меня гораздо больше, чем раньше.

Он словно нарушил долгое молчание, последовавшее после его смерти, и пришел мне на помощь. Трент почувствовал, насколько сильно я сейчас нуждаюсь в отце, и именно поэтому отдал мне его письма.

Углубившись в чтение, я наткнулась на одно простое высказывание, которое задело меня за живое. Джон Блейк был по существу простым человеком и никогда не делал из мухи слона. «Мужество, — писал он Тренту, — это часто не больше, чем просто способность продолжать идти вперед. Люди, лишенные этого качества, сворачивают в сторону или отстают навсегда».

Продолжать идти вперед. Это был тот самый совет, в котором я сейчас нуждалась. Продолжать жить, день за днем, независимо от того, насколько тяжело мне было оставаться в «Высоких башнях» и чувствовать на себе тяжелые мрачные взгляды мужа. Это испытание моей стойкости. Я должна верить, что впереди меня ждет дневной свет.

И тем не менее в канун Нового года, когда вся семья Чандлеров собралась в гостиной, я снова упала духом. Совсем недавно я с оптимизмом смотрела в будущее, страстно желая, чтобы это время наступило, и еще неделю назад готова была встретить Новый год в твердой уверенности, что Гленде не удастся сломать мне жизнь, а у моего брака есть перспектива стать нормальным.

Но теперь даже ее смерть обернулась для меня поражением, и мужество, о необходимости которого напомнили мне отцовские письма, временами начинало колебаться, словно неуверенное пламя свечи. Я все чаще задумывалась о том, что, возможно, для меня оно могло заключаться в отъезде из «Высоких башен», а не в том, чтобы оставаться там.