Жена Хана (СИ)

  Семенычу явно не хотелось просматривать все бумажки у него впереди обход и выезд в город за медикаментами.

  – Просмотрела, конечно. У Ставропольского лейкоциты повышены и низкий уровень железа, а у Чернышева, похоже, острый пиелонефрит намечается. Анализы крови и мочи очень плохие.

  Брови Семеныча удивленно поползли вверх, он посмотрел на меня, и я с трудом удержалась, чтобы не вздрогнуть.

  – Чернышева? Что-то не припомню, чтобы он ко мне с жалобами приходил. Когда анализы сдавал? Дай-ка бланк сюда.

  Я подала бумагу врачу, а сама судорожно сжала пальцы в кулак.

  – Тааак.. Да, анализ прескверный, тут антибиотики срочно нужны. Меня, похоже, в этот день не было. Это, наверное, Андрей Иванович его принимал. Дай-ка мне карточку Чернышева.

  Черт. Черт. Черт. Как же я про карточку не подумала. Вот гадство. Все. Сейчас все сорвется. Я принесла папку Артура и подала Семенычу. На лбу выступили бусинки пота, и сердце начало биться в замедленном ритме.

  – Вот безалаберность. Вечно Андрей забывает в карточку записывать, на бумажках строчит, а в папку не вкладывает. Сколько раз ему говорил – все жалобы вносить и давать мне на подпись. Так, ладно. Я сейчас Чернышева к себе позову, а ты, скажи дежурному, пусть к тебе на перевязку Ветлицкого ведут. Кстати, это Чернышев его так приложил, тот, конечно, помалкивает, но тут и у стен уши есть. Ты с этим поосторожней, он за особо тяжкое сидит. Его с конвоем приведут. Возьмешь у него повторный анализ из вены и антибиотик сразу уколешь. Нам пока придется его в лазарете оставить. Три раза в день внутривенно уколы делать. Если не поможет...вот мороки мне будет, придется везти в город на ультразвук.

  В процедурную завели мужчину лет тридцати пяти, с забинтованной головой и рукой. Он все время охал и хватался за правый бок. Завидев меня, все же присвистнул, но конвоир его тут же одернул, усадил на стул.

  – Сестричка...

  – Анна Николаевна, – поправила я и принялась разбинтовывать его голову.

  – Анечка, поосторожней, а то...

  – Анна Николаевна, – снова настойчиво сказала я и полностью сняла бинт.

  На лбу у раненного виднелась ссадина, явно от удара кулаком.

  – И кто вас так? – не удержалась я.

  – Шел, поскользнулся, упал, а очнулся – гипс, – больной заржал.

  – Очень смешно. Не крутитесь, не то в глаз йодом попаду, а это неприятно.

  Он тут же притих, а потом снова тихо сказал:

  – Эх, ручки-то какие нежные, я согласен каждый день падать.

  – Еще раз упадете, я вам от падучки уколы назначу, на пятую точку неделю сесть не сможете.

  – Да ладно!

  – Обещаю.

  Ветлицкий притих, а я смазала рану и разбинтовала руку, на локте виднелся порез.

  – Вы что на мясорубку упали?

  – Вроде того, – он снова заржал, и я намеренно вылила на рану побольше йода.

  – Щиплет ведь, ваткой нельзя?

  – Можно, если болтать перестанете.

  За дверью послышались тяжелые шаги, и я услышала голос Артура. Бутылочка с йодом дрогнула в руке, и жидкость пролилась на робу Ветлицкого.

  – Какие к черту анализы? Я в больничке год не был, как с карантина вышел.

  – Ты мне поговори, Чернышев. Семеныч сказал: на укол и на повторный анализ. Ему лучше знать.

  Я попыталась взять себя в руки, сердце билось как бешенное прямо в горле. Пальцы вспотели, и бинт выскальзывал из рук. Я уверенно заматывала руку Ветлицкого, а он с любопытством на меня посматривал. Снова услышала голос Чернышева и закусила губу так сильно, что от боли скулы свело.

  – Что за бред? Какие уколы? Я...

  Дверь распахнулась, и я почувствовала, как резко перестала дышать. Воздух тут же раскалился добела, наэлектризовался, завибрировал.

  – Семеныч, это что блин тако... – пауза. Выдох. Сердце бьется у меня в горле. – такое..е..е?

  Артур увидел и застыл на пороге. У меня заняло ровно секунду прийти в себя и продолжить бинтовать Ветлицкого.

  – Анечка, туго бинтуете, – сказал тот, а я снова подняла глаза на Артура и тут же опустила. Он застыл, казалось, у него отнялся дар речи, а я мысленно умоляла его перестать на меня смотреть. Прекратить немедленно. В его взгляде можно было прочесть слишком много. Он должен перестать. Господи, пусть он перестанет. У меня от напряжения болел каждый мускул, пальцы отказывались гнуться, а слезы подступали к горлу комом, и я их глотала, умоляя себя успокоится.

  – Чего застыл, Чернышев? Я понимаю баб, хммм... женщин год не видал, но не превращайся в соляной столб. Анечка, вколите ему от столбняка.

  Я улыбнулась, но улыбка получилась деланной. Ветлицкий поднял робу у себя на груди и теперь я смазывала его ссадины на боку. Взгляд Артура я ощущала кожей, каждой порой на своем теле.

  – Так у нас новая медсестра? Анечка?

  Артур присвистнул, и я мысленно поблагодарила бога. Хорошо, правильно. Молодец, Чернышев. Да, именно так.

  – Нифигасе! Анечка!

  – Молчать, Чернышев, язык прикуси.