Жена ловеласа

Неторопливо, как таяние ледника, в сознание Мэгги закрадывалась тень сомнения. И вдруг безмятежная уверенность, двадцать пять лет безраздельно владевшая ею, исчезла в один миг, рассыпалась, как упавшее на пол печенье под каблуком неосмотрительного прохожего. Рука, сжимавшая записную книжку, задрожала, а язык, внезапно ставший огромным и неповоротливым, будто прилип к нёбу…

Впереди была длинная ночь. Мэгги выключила телефон из розетки, вынула из ящика все записные книжки Джереми и разложила в хронологическом порядке. Начав с самого начала, то есть со дня приезда в Вену три с половиной года назад, она изучила пятьдесят пять записных книжек, пока добралась до дня смерти мужа. Первые упоминания о Мойсхен появились довольно давно. Там и сям, между напоминаниями о светских мероприятиях и необходимых указаниях для Макинтоша и Золтана — шофера Джереми, попадались скрупулезные записи о свиданиях с Мойсхен — ненасытной пожирательницей рыбных блюд. В конце обычно стоял ряд плюсиков, значение которых постепенно стало доходить до Мэгги.

Она вдруг с ужасом поняла, что не может вспомнить их с Джереми последнего плюсика. Когда же это было? Может, после новогодней вечеринки в перуанском посольстве… Вскоре после знакомства с Мойсхен Джереми праздновал с ней день ее рождения, и они ели омара. Омара! С женой он никогда не заказывал омара, считая это непозволительной роскошью. А тут мало того что позволил себе подобную роскошь, так еще и сладострастно описывал, как сексуально Мойсхен облизывает с пальцев масло!

Голова у Мэгги стала тяжелой от гремучей смеси амонтильядо и забурлившего в душе гнева. Глядя на свое отражение в зеркале над камином, она боролась с безудержным желанием разнести блестящую безупречную поверхность, ударив по ней каминным прибором. Но зеркало было собственностью государства, все в этом доме было собственностью государства, да и они с мужем на протяжении долгих лет не принадлежали сами себе…

Судя по записям, однажды Мойсхен и Джереми побывали в Риме. Видимо, как раз в то время, когда мать Мэгги была при смерти. Мэгги жила тогда у своей сестры Сью в Херефорде. Значит, когда у нее было горе, муж в это время развлекался в Риме с любовницей? Она была сильно уязвлена этим известием. Джереми водил Мойсхен в ресторан, который они с Мэгги очень любили, когда жили в Италии. Она подумала — интересно, поменялись ли официанты с тех пор? Они наверняка помнили Мэгги и должны были бы заметить, что Джереми ужинает не с женой. Скажем, Джузеппе. Он, должно быть, удивленно приподнял бровь, увидев их… И сколько еще людей видели ее мужа с Мойсхен? Знали ли об этом в посольстве? В замкнутом коллективе трудно сохранить подобные отношения в тайне. Неужели все подталкивали друг друга локтями у Мэгги за спиной, с жалостью глядя ей вслед? И почему обманутые супруги всегда являются поводом для насмешек? Надо же, они покупали обувь «Феррагамо»! А Мэгги приходилось из соображений экономии довольствоваться неудобными туфлями.

Записи о свиданиях с Мойсхен встречались в дневнике Джереми минимум раз в неделю. И еще обращали на себя внимание загадочные цитаты из телефонных разговоров. Мойсхен была на концерте, Джереми прислал ей цветы. Ха, вот откуда взялся флорист! Господи, он покупал ей туберозы… Она встретила кого-то из сотрудников посольства в спортивном зале. Она сделала красивую стрижку. После обеда они ходили в кино. Ну, это не возбраняется: в области кинематографа у Мэгги и Джереми были разные вкусы. Она предпочитала романтические картины, тогда как он любил кровавые боевики и фантастику. Правда, тот фильм шел в кинотеатре, где показывали исключительно старые ленты, и имел отношение к французской «Новой волне».[7] Очень странно…

В первую зиму в Вене Джереми целую неделю проводит с Мойсхен в Кицбюэле! Кажется, он тогда говорил, что уезжает в Лондон на консультацию. Да, точно — Мэгги вспомнила… Она еще усомнилась: неделя — слишком долго для консультации; а он ответил, что планирует заодно навестить отца. На сей раз они пьют глинтвейн в горных хижинах, и Мойсхен предпочитает рыбе фондю. Мэгги и Джереми не были хорошими лыжниками — не довелось научиться. Но австриячка Мойсхен, ясное дело, «родилась на лыжах» и наверняка потрясающе смотрелась на фоне снежных склонов — загорелая, в облегающих спортивных брюках… Какая несправедливость!