Жена мудреца (Новеллы и повести)

Приятный день решили закончить совместным ужином на большой террасе курзала под звуки курортного оркестра, сюда же пришел и господин Шлегейм, в таком элегантном, почти фатовском костюме, что доктор подумал, не явился ли он откуда-нибудь из глубин Французской революции. Подруги Сабины, хотя и шутливо, но все же весьма откровенно проявили свое удивление, в то время как сама Сабина, если только доктор правильно понял ее взгляд, была, по-видимому, не совсем довольна подобным нарядом отца. В остальном настроение у всех было прекрасное, и младшая дочка вдовы весь вечер изощрялась в насмешливо-злых остротах по поводу остальной публики. Так, вскоре, она обнаружила даму с семнадцатью шляпками, которая сидела за соседним столиком в обществе трех молодых людей и одного пожилого господина и совсем не по-австрийски покачивала головой в такт венскому вальсу. Вдруг доктор Греслер почувствовал, как чья-то нога незаметно коснулась его ноги, и почти испугался. Сабина? Нет, конечно, не она. Он и сам не хотел бы этого. Скорее всего, это была та веселая маленькая барышня, что сидела напротив него с подчеркнуто невинной физиономией. Но робкое прикосновение больше не повторилось, — значит, оно могло быть просто случайным. По характеру своему доктор Греслер был склонен именно к такому предположению, тем более что случившееся не доставило ему никакого удовлетворения; излишняя скромность и даже своего рода уничижение всю жизнь были самыми слабыми сторонами его натуры, иначе он был бы сейчас не врачом на этом смехотворно маленьком курорте, а тайным советником медицинской службы в Висбадене или Эмсе. И несмотря на то что Сабина в этот вечер часто обращала на него откровенно дружеский взгляд, а один раз, улыбаясь, даже чокнулась с ним, он и сегодня чувствовал, что с каждой новой каплей вина его все больше охватывает меланхолия. Перемена в его настроении мало-помалу передалась всему обществу. Пожилые дамы вдруг почувствовали усталость, у молодых перестал клеиться разговор. Певец, мрачно поглядывая по сторонам, молча раскурил крепкую сигару, и когда наконец все распрощались, Греслер острее, чем обычно, ощутил свое одиночество.

VI

Школьные каникулы подошли к концу, и мать отвезла Карла в Берлин, откуда, как и следовало ожидать, вернулась через несколько дней с ужасным расстройством желудка. Доктор Греслер, теперь уже опять в качестве врача, стал появляться в лесничестве почти каждый вечер; не изменилось это и после окончательного выздоровления фрау Шлегейм. Теперь уже он беседовал с Сабиной целыми часами, оставаясь с нею наедине в доме или в саду: родители ее охотно устранялись, чтобы не мешать их сближению, на которое, видимо, взирали благосклонно. Греслер рассказывал о своей юности, о своем родном старинном городе, обнесенном крепостным валом с многочисленными башнями, о родительском доме и своей прежней комнате, которая годами терпеливо ожидала, когда он — а до недавнего времени и его сестра — весной или осенью приедет туда отдохнуть на несколько недель или дней. Сабина слушала внимательно и сочувственно, и доктор представлял себе, как было бы хорошо вернуться домой вместе с нею и как удивился бы его старый друг советник юстиции Белингер, единственный, кстати сказать, человек, служивший еще связующим звеном между Греслером и его родным городом.

А когда наступила необыкновенно ранняя осень и большинство приезжих разъехалось раньше времени, все часы, которые доктор Греслер проводил вне лесничества, стали казаться ему такими пустыми и одинокими и его вдруг охватил такой страх перед предстоявшей ему снова одинокой, бессмысленной и безрадостной скитальческой жизнью, что он часто был готов вот-вот сделать Сабине предложение. Но вместо того, чтобы откровенно объясниться с нею самой, на что у него не хватало смелости, он, словно решив положиться в этом вопросе на судьбу, пришел к мысли навести справки, действительно ли и за какую сумму продается тот санаторий доктора Франка, о котором Сабина недавно упомянула вторично. Но ему не удалось узнать ничего определенного, и тогда он разыскал самого владельца, которого когда-то знал лично и который оказался теперь стариком в грязно-желтом полотняном костюме. Франк сидел перед санаторием на белой скамье, покуривал трубку и походил, скорее, не на врача, а на какого-то чудака-крестьянина. Греслер без обиняков спросил его, правду ли говорят, будто он хочет продать санаторий. Оказалось, что директор Франк случайно кому-то сказал об этом и, вероятно, готов оставить все на волю случая. Как бы то ни было, он согласен продать санатории, и чем скорее, тем лучше — уж очень ему хочется прожить последние дни подальше от больных — и настоящих и мнимых, и отдохнуть от бесконечной лжи, к которой неизменно вынуждало его ремесло врача.

— Вы можете взвалить это бремя на себя, вы еще молоды, — сказал он, и доктор Греслер ответил лишь печальным жестом отрицания.