Жена мудреца (Новеллы и повести)

— Она хочет уехать... навсегда! Конечно, она не скажет мне: «Прощай, ты меня больше никогда не увидишь!» Поэтому она говорит: «Я хочу немного попутешествовать, мне нужен отдых, я хочу несколько недель пожить на берегу озера, я хотела бы поплавать, мне необходимо переменить климат». Она, конечно, наговорит мне: «Я не вынесу этого больше, я молодая, цветущая, здоровая, а ты паралитик и скоро умрешь, и мне страшно думать о твоей болезни и обо всех ужасах, которые еще предстоит пережить, пока не наступит конец». Поэтому она говорит мне: «Я хочу уехать только на несколько недель, потом я вернусь и буду с тобой».

Берта была глубоко потрясена и в растерянности могла только пробормотать:

— Вы, безусловно, ошибаетесь.

Рупиус подтянул повыше плед, соскользнувший вниз, его, видимо, знобило. Продолжая говорить, он натягивал плед все выше и, наконец, обеими руками прижал его к груди.

— Я это предвидел, предвидел за много лет, что наступит такая минута. И подумайте, что это за жизнь: ждать этой минуты, чувствовать себя беспомощным — и молчать! Что вы так смотрите на меня?

— Я? Нет! — сказала Берта и взглянула вниз, на рыночную площадь.

— Извините меня, что я заговорил об этом. Я не собирался этого делать; но когда я завидел, что вы проходите мимо... Я вам очень благодарен, что вы выслушали меня.

— Пожалуйста, — сказала Берта и невольно протянула ему руку. Поскольку он не заметил этого, рука ее осталась лежать на столе.

— Теперь всему пришел конец, — сказал Рупиус, — теперь начинается одиночество, начинается весь этот ужас.

— Но разве ваша жена... она ведь любит вас!.. Я глубоко убеждена, что вы напрасно тревожитесь. Разве не проще всего, господин Рупиус, попросить вашу жену отказаться от этого путешествия?

— Просить? — чуть ли не высокомерно переспросил Рупиус. — Имею ли я вообще на это право? Все эти шесть или семь лет она и так оказывала мне милость, оставаясь со мной. Подумайте сами — в течение всех этих лет я не слышал от нее ни единой жалобы, что она погубила со мной свою молодость.

— Она вас любит, — уверенно сказала Берта, — этим все и объясняется.

Рупиус посмотрел на нее долгим взглядом.

— Я знаю, что вы хотите сказать, но не решаетесь. Но ваш мул, сударыня, покоится в могиле, а не спит каждую ночь рядом с вами. — Он поднял глаза вверх, взор его словно посылал проклятье небу.

Время шло, Берта вспомнила, что ей пора на вокзал.

— Когда ваша жена собирается ехать?

— Об этом мы еще не говорили. Но я вас задерживаю?

— Нет, конечно, нет, господин Рупиус, только... Разве Анна вам не говорила? Я как раз сегодня еду в Вену.

Она залилась краской. Он снова пристально посмотрел на нее. Можно было подумать, что ему все известно.

— Когда вы вернетесь? — сухо спросил он.

— Через два-три дня. — Ей хотелось сказать ему, что он ошибается, что едет она вовсе не к любимому человеку, что все то грязное и низменное, о чем он так неотступно и мучительно думает, в сущности, совсем не занимает женщин, но она не могла найти для этого нужных слов.

— Когда вы через два-три дня вернетесь, вы еще застанете мою жену здесь. Итак, прощайте и развлекайтесь хорошенько.

Она чувствовала, что он провожал ее взглядом, пока она шла по затененной комнате и по рыночной площади. И теперь, в купе, она все еще ощущала этот взгляд и слышала слова Рупиуса, в которых звучало такое безмерное горе, о каком она до сих пор не имела понятия. Это мучительное воспоминание подавило в ней всю радость от предстоящей встречи, и, по мере того как она приближалась к столице, на душе у нее становилось все тяжелее. Когда она думала о наступающем одиноком вечере, ей казалось, будто она едет куда-то на чужбину, в неизвестность, без всяких надежд. Письмо, все еще спрятанное у нее за корсажем, потеряло свое очарование, оно превратилось просто в шуршащий клочок исписанной бумаги, уже истрепавшейся по углам. Она попыталась представить себе наружность Эмиля. В памяти ее всплывали лица, чем-то похожие на него, иногда ей казалось, что вот наконец это он, но едва возникший облик тотчас ускользал. Берта стала сомневаться, правильно ли она поступила, что поехала сегодня. Почему она не подождала, по крайней мере, до понедельника? И она вынуждена была признаться себе: она едет на свидание с молодым человеком, с которым не виделась десять лет; он, возможно, ждет совсем не ту женщину, которая предстанет завтра перед ним. Да, именно это тревожило ее; теперь она поняла. Письмо, уже начавшее царапать ее нежную кожу, было адресовано двадцатилетней Берте, ибо Эмиль не мог знать, как она выглядит теперь. И пусть сама она уверена, что лицо ее сохранило девичьи черты, а фигура, только слегка пополневшая, не утратила прежней стройности, — разве он, несмотря на все это, не увидит, как изменилась она за десять лет, как губительно отразилось на ней время, незаметно для нее самой?