Жена мудреца (Новеллы и повести)

Они медленно пошли по залам, то тут, то там останавливаясь перед какой-нибудь картиной, Берта иногда говорила: «Чудесно! Прекрасно!» В таких случаях он только кивал головой. Ей показалось, будто он совсем забыл, что она рядом с ним. Она ощущала легкую ревность к картинам, заинтересовавшим его. Вдруг Берта увидела перед собой картину, знакомую ей по альбому господина Рупиуса. Эмиль хотел пройти мимо, но она остановилась и приветствовала картину, как старую знакомую.

— Какая прекрасная вещь, Эмиль! — воскликнула она. — Не правда ли, красиво? Вообще я очень люблю картины Фалькенборга. — Он несколько удивленно посмотрел на нее. Она смутилась и попыталась объяснить подробнее: — Потому что в них невероятно много... потому что целый мир... — Она почувствовала, что поступает нечестно — обкрадывает человека, который не может защищаться, и, как бы раскаиваясь, прибавила: — Дело в том, что у одного господина в нашем городе есть альбом, или, вернее, папка с гравюрами, и потому я знаю эту картину. Это некий Рупиус; он тяжело болен, представь себе, он совершенно разбит параличом. — Она считала себя обязанной сообщить все это Эмилю, потому что ей казалось, что она все время читает в его глазах вопрос.

Теперь он сказал, улыбаясь:

— Это могло бы стать особой темой для разговора. У вас там, конечно, найдутся мужчины... — Он прибавил тише, будто немного стыдясь неделикатности своей шутки: — ...и не разбитые параличом.

Ей показалось, что она должна взять под защиту господина Рупиуса, и она сказала:

— Это очень несчастный человек. — Она вспомнила, как вчера сидела у него на балконе, и почувствовала огромное сострадание к нему. Но Эмиль следил за ходом своих собственных мыслей и спросил ее:

— Да, я очень хотел бы знать, что тебе довелось пережить за это время.

— Ты уже знаешь.

— Я хочу сказать, после смерти твоего мужа. Теперь она поняла, что он имеет в виду, и это ее немного задело.

— Я живу только ради сына, — решительно сказала она, — и не принимаю никаких ухаживаний. Я себе ничего не позволяю.

Его рассмешил комично серьезный тон, которым она заверяла в своем благонравном поведении. Она сразу поняла, что должна была выразить это совсем иначе, и тоже засмеялась.

— Долго ли ты пробудешь в Вене? — спросил Эмиль.

— До завтра или до послезавтра.

— Так мало? А где ты поселилась?

— У кузины, — ответила она. Что-то помешало ей признаться, что она поселилась в гостинице. Но она тут же подосадовала на себя за эту глупую ложь и решила поправиться. Эмиль быстро спросил:

— Надеюсь, у тебя найдется немного времени и для меня?

— О да!

— Так мы могли бы теперь же условиться. — Он посмотрел на часы. — О!

— Тебе надо уходить? — спросила она.

— Да, я, собственно говоря, должен был уйти уже в двенадцать...

Ей стало очень неприятно, что она снова останется одна, и она сказала:

— У меня сколько угодно свободного времени. Понятно, я не могу задерживаться слишком поздно.

— Твоя кузина такая строгая?

— Но, — сказала она, — на этот раз я поселилась не у нее...

Он удивленно посмотрел на нее. Она покраснела.

— Только временно... Я хочу сказать, иногда... знаешь, у нее такая большая семья...

— Так ты поселилась в гостинице, — с легким нетерпением сказал он. — Ну, значит, ты никому не обязана отчетом, и мы можем очень мило провести этот вечер.

— С удовольствием. Только я не хотела бы возвращаться слишком поздно... и в гостиницу тоже...

— Нет, мы просто поужинаем, и в десять часов ты сможешь уже лечь спать.

Они медленно спускались по большой лестнице.

— Итак, если тебе удобно, — сказал Эмиль, — встретимся в семь часов.

Она хотела возразить: «Так поздно?», но сдержалась, вспомнив свой обет: не выдавать себя.

— Хорошо, в семь.

— А где именно?.. Пожалуй, на улице? Оттуда мы всегда сможем отправиться, куда захотим, — нам, так сказать, будут открыты все пути... да...

Теперь она чувствовала совершенно отчетливо, что он думает о чем-то другом. Они прошли через вестибюль. У выхода они остановились.

— Итак, в семь у Елизаветинского моста.

— Да, хорошо, в семь у Елизаветинского моста.

Перед ними простиралась озаренная полуденным солнцем площадь с памятником Марии-Терезии[29]. Было тепло, но поднялся очень сильный ветер. Берте показалось, что Эмиль рассматривает ее испытующим взглядом. Он сразу предстал перед ней холодным и чуждым, совсем не таким, как там, перед картинами. Вот он заговорил:

— Теперь распрощаемся.

Она почувствовала себя несчастной от того, что он готов се оставить.

— Не хочешь ли ты... или не могу ли я тебя немного проводить?

— Ах, нет, — сказал он. — Ведь сегодня такой ветер. Идти рука об руку и все время хвататься за шляпу, чтобы она не слетела, это не слишком большое удовольствие. Вообще на улице не разговоришься, а к тому же я очень тороплюсь... Но, может быть, проводить тебя до извозчика?

— Нет, нет, я пойду пешком.

— Можно и так. Итак, храни тебя бог, и до встречи сегодня вечером...

Он протянул ей руку и поспешно пересек площадь. Она долго смотрела ему вслед, он снял шляпу и держал ее в руке, ветер развевал его волосы. Он пересек Ринг, прошел сквозь арку Бургтор и скрылся из виду.